Неверный муж моей подруги, часть 2
Шрифт:
Мешки под глазами, уставшая серая кожа, морщины на лбу — все исправимо, но всего этого не было еще месяц назад.
— С Маруськой все нормально? — мне нужно промочить горло элем, чтобы суметь выдавить из себя хотя бы этот вопрос.
Полина отмахивается:
— Ерунда. Даже зашивать не пришлось, больше визгу было.
— Хорошо… — тупо бормочу я, не зная, что еще сказать.
Несколько глотков пива меня спасают.
В любой другой ситуации я бы уже сбежала. Но сейчас нет ничего важнее, чем узнать, что происходит с Германом. Я готова
— Лан, я сама себя не узнаю… — Полина дожидается свою бутылку вина и смотрит на то, как официантка наполняет бокал, непроизвольно облизывая губы. — Представляешь, отняла у него телефон и сама отправила ей сообщение — расстаемся, мол.
— А она? — спрашиваю я, балансируя между равнодушным знанием о том, что «она», то есть я, промолчала, и имитацией интереса для правдоподобности.
— Не знаю. — Полина делает несколько жадных глотков и только потом обращает внимание на официантку, которая ждет, пока она что-нибудь закажет. — Я еще подумаю, — говорит она ей. А мне: — Герман забрал телефон обратно и молчит.
— В смысле — молчит? — удивляюсь я. — Он же, получается, теперь в курсе, что ты все знаешь?
— Да.
— И вы до сих пор не поговорили об этом? За месяц?
За двадцать восемь бесконечно долгих дней.
Полина улыбается. Горько, страшно, как-то слегка безумно. Рубиновое вино запеклось кровавыми корками у нее на губах, она трогает их кончиком языка и мотает головой.
— Мы не разговариваем, Лан. Мы теперь только орем. Тем вечером мы поругались в первый раз за десять лет. Страшно, чудовищно поругались, Лан. Отвратительно. Я на него орала, какой он мудак и испортил мне жизнь, он на меня орал…
Герман — орал?
Хочу сказать, что невозможно представить орущего Германа, но потом вспоминаю историю с парковкой и его угрозами тому мужику и прикусываю язык.
Возможно. Все возможно
Изменяющий Герман, орущий Герман…
Как много нового мы узнали в этом году о Германе.
— Ну он хоть покаялся? Просил прощения? — продолжаю пытать я.
— Нет, Лана! Нет! Ничего он не просил! Он просто орал на меня! — нервные пальцы Полины так стискивают тонкую ножку бокала, что я боюсь — она его сломает. — А потом ушел спать в гостиную. То есть, я по утрам теперь должна успеть встать до того, как проснется Маруська, чтобы его разбудить и успеть убрать постель. А то она заметит и будет задавать вопросы.
— А про то, что вы орете, она вопросы не задает?
— Мы стараемся не при ней…
Полина отпивает вина и сама доливает бокал доверху. Она из тех женщин-волшебниц, у кого бокалы всегда остаются кристально прозрачными, чистыми, не заляпанными пальцами. У меня такое колдовство никогда не выходит.
Даже сейчас, когда Полина сходит с ума от боли, она умудряется оставаться изысканной и красивой в своем горе. У меня ни за что не получилось бы так держать лицо, так красиво пить уже далеко не первую бутылку вина, и даже стареть от страданий — благородно.
Ловлю себя на том, что никак не могу вообразить
— Он с ней расстался?
Это очень логичный вопрос от сочувствующей подруги. Нет? Да? Не знаю.
Я все равно его задаю, потому что мне нужно знать.
— Я не знаю! — почти выкрикивает Полина. — Не знаю! Я, как безумная ищейка, проверяю каждую смс на его телефоне, принюхиваюсь к пиджаку, ищу на нем чужие волосы. Сажусь в машину и сразу оглядываюсь — вдруг она что-то тут забыла? Если он задерживается на работе, я названиваю ему каждые пять минут! Он орет на меня, а я все равно звоню!
— Ты спрашивала?
Она смотрит на меня, проводит дрожащей рукой по лбу, отводя волосы в сторону.
— Не знаю! Я пыталась. Но мы каждый раз вдруг переходим к миллиону претензий друг к другу! Мне кажется…
Вот с этого момента я больше не хочу ее слышать.
Эгоистично. Подло. Да.
Не хочу.
Раньше мне удавалось с ней видеться, не думая каждую секунду о том, что вот, ее муж изменяет ей — со мной.
Герман и я были отдельно.
Полина и я — отдельно.
Первый раз, когда она позвала меня погулять по зимнему парку после того, как Герман увез меня в свой офис и там цинично поимел, как замену Нелли.
Я не хотела идти и отмазывалась как могла. Какая уж тут дружба, если я могу двумя словами разрушить ее идеальный брак — и мне даже не будет жаль, потому что Герман, считала я тогда, не заслуживает такой жены, как Полина.
Но мы всегда общались с ней чуть отстраненно, через молчаливую паузу. Я любила записывать кружочки для чата с подружками, Полина делала селфи со всеми интересными объектами в поле зрения и копировала всем своим знакомым длинные простыни текста, в которых делилась впечатлениями.
А вот друг с другом мы разговаривали только вживую, а потому — редко.
Зато откровенно.
Только ей я могла рассказать что-то, за что меня точно осудили бы и подружки, и мама, и муж. Самые сокровенные темные тайны из глубины души, которые отгоняешь как дурные сны, если они всплывают на поверхность.
Например, о том, что во время беременности мне снились очень горячие сны с моим рок-музыкантом и бывали дни, когда я по пять раз ревела, потому что скучала по нему.
Конечно, я помнила, что он ужасен — но сны и слезы приходили все равно.
Только поэтому я все-таки поехала тогда на встречу с ней, и мы два часа прогуляли по засыпанному снегом парку с горячим глинтвейном в пушистых варежках, говоря о какой-то совершеннейшей ерунде. А у меня осталось ощущение, что я все-таки ей что-то рассказала. Пусть и не словами.
Потому что на прощание она обняла меня и сказала вполголоса:
— Ты слишком много всего чувствуешь и от этого устаешь. Но в этом твоя сила.