Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1
Шрифт:
– Клянись, что это неправда! Клянись Христом! Клянись Божьей Матерью!
– орал он, сунув распятие под нос.
– Монсиньор!
– смятенно воскликнула она, поскольку всю жизнь больше всего боялась попасть в ад - и герцог это знал.
– Так что?
– Я вам клянусь!
– На колени перед Христом! (Она упала на колени).
– А теперь повторяй за мной: Клянусь Христом и Божьей Матерью святой Марией...
– Я не могу, монсиньор!
– она застонала и расплакалась.
– Ах, не требуйте от меня клятвы! Я попаду в ад! Та жизнь, что я веду, все те грехи, которые я поощряла у других
Стало тихо. Герцог Шартрский, сев на табурет, положил большое распятие на колени.
– Слушаю!
– спокойно сказал он.
– Я это знаю от самого монсиньора Луи, - выдавила она, ломая руки, поскольку с ужасом осознала, что не знает, к чему идет дело.
– Но только я прошу, не говорите никому, что я вам выдала эту тайну. О, Боже, монсиньор Луи мне этого бы никогда не простил!
– А что он, собственно, сказал?
– Ну вы же знаете, - упрекнула она, - велел делать татуировку на левой стопе своих детей.
– Э, нет, не так - не своих детей, но детей своей крови, - большая разница. Ты понимаешь?
– Да, монсиньор, понимаю, - признала та, склонив голову и всхлипывая. Потом в отчаянии попыталась снизить важность того, что происходит.
– Но монсиньор Луи шутил, я уверена! О да, я хорошо помню! Когда он говорил, смеялся и даже подмигнул мне!
– Ты поклянешься, что он действительно шутил?
Мадам Бриссо вновь увидела под носом распятие, - золотой Спаситель смотрел ей прямо в глаза!
– Нет, не поклянусь!
– вздохнула она.
– Не нужно никого бояться, - сказал ей герцог Шартрский.
– Это останется между нами, но ты должна впредь молчать, как рыба! В твоих же интересах, чтобы эта тайна - если, конечно, мой отец не подшутил над тобой - не разошлась дальше!
"- Это и в моих интересах", - подумал он, бросая Бриссо полный кошелек и та, только разведя руки в молитвенном жесте, тут же захлопнула их, как мышеловку, чтобы схватить добычу.
* * *
Старый герцог Луи уже три дня не выходил из своей комнаты. Он очень переменился с той поры, когда мы с ним познакомились, - семнадцать лет все-таки! Тогда это был полноватый мужчина, теперь - беспомощный толстяк. Задыхался при ходьбе, и уже ни к чему не проявлял интереса - особенно эти последние три дня, превратившие его в нервного, вспыльчивого мизантропа. А сегодня он был ещё вспыльчивее, ибо его жена - новая жена, мадам де Монтессон, с которой он тайно обвенчался год назад - была в отъезде и не могла его жалеть и утешать. Жена его со вчерашнего вечера была в Версале из-за какой-то светской ерунды, а герцог Луи тут, в Баньоле, в своем роскошном замке совсем один, и нет никого, на ком сорвать свою злость разве что на слугах, но слуги - это никто!
В то утро он ходил осторожно, медленно поднимая остекленевшие ноги и опираясь на мебель. При этом, наперекор боли, порою довольно хихикал. Это из-за письма, полученного накануне вечером - письма от его сына герцога Шартрского, чьего визита он теперь ждал с нетерпеливостью старого кота, которого мышь попросила об аудиенции.
– Хе-хе!
– хихикал он, заранее предчувствуя разговор, который должен был произойти между ними. Наконец позвонил, чтобы сына ввели из приемной, где тот в ярости томился уже три четверти часа.
– Добрый день, монсиньор, - сказал герцог Шартрский, торопливо входя, - слишком торопливо, потому что чувствовал себя обиженным столь длительным ожиданием, но при этом как человек, освоивший хорошие манеры, сумел сделать любезную мину, совершенно не отвечавшую его настроению.
– Монсиньор, я выражаю вам свое почтение, - он глубоко поклонился. Благодарю, что вы меня приняли.
– Это действительно большая любезность с моей стороны, сын мой, вздохнул герцог Луи, прекрасно знавший, как позлить сына, играя тяжело больного человека.
– Мне страшно докучает моя подагра.
– Вы видите, как меня это печалит!
– И зубы у меня не в порядке, - кряхтел герцог Луи и долго распинался на эту тему, поскольку ему доставляло удовольствие отдалить тот момент, когда начнется разговор о том, зачем приехал герцог Шартрский, но о чем тот пока не проронил ни слова.
А в сыне нарастало нетерпение, и будь он лошадью, то видно было бы, как из ноздрей его пышет пар, но так герцогу пришлось с преувеличенным интересом воспринимать то, что отец пространно излагал - лекарства от запора, от подагры, от катара, от камней в мочевом пузыре и от всех остальных болезней, которые его беспокоили и о которых он с таким интересом рассказывал. Потом нужно было поговорить о политике. О корсиканском восстании, с которым было успешно покончено... И обо всем этом говорить стоя! Ведь герцог Луи прилег, зато забыл предложить сыну сесть. Наконец он все-таки соизволил это сделать, безошибочно рассудив, что уже достаточно сыграл роль толстого старого кота. Потом достал из кармана ночной сорочки вконец измятое письмо, которым помахал с наполовину старческой, наполовину иронической усмешкой:
– Письмо ваше меня развлекло, сын мой, - сказал он.
– Кто вам, черт побери, наговорил этих глупостей о татуированных ногах?
– Тайный памфлет расходится в Париже...
– Ну-ну! Я полагаю, вы получили информацию секретных служб и взглянули на свою ногу! Ну и нашли там что-нибудь? (Взгляд его так и сочился язвительностью).
– Нет, мсье, - ответил герцог Шартрский, тяжело вздохнув.
– Речь вообще идет не обо мне, не о сестре, а... о детях вашей крови!
Выдохнув это, герцог побледнел, вдруг охваченный страхом, что оскорбил память своей матери и грубо задел старика, наследники которого не были его кровными детьми.
– Понимаю, - протянул старый герцог, взяв щепотку табаку. Потом гулко чихнул и заявил, что это изумительно очищает дыхательные пути, которые у него слишком чувствительны и вечно воспалены.
– По правде говоря, - отважился настаивать герцог Шартрский, - я собирался вас просить...
– О чем? Чтобы я подтвердил измышления памфлета, или чтобы опровергнул?
Он чуть прищурился, дыхание участилось, и герцог Шартрский вздрогнул, понимая, что получит ядовитую стрелу.
– Вполне возможно, - заявил старый герцог обманчиво спокойным тоном, что когда-то, уже давно, мне пришло в голову отметить некоторым знаком детей, о которых я точно знал, что они мои. Вас среди них не было, мсье! Он впился в собеседника острым проницательным взглядом.
– И вашей сестры тоже!