Невеста авантюриста
Шрифт:
Словно в тумане Лина с покорностью терпела, пока к ее векам прикладывали холодные компрессы, наносили на лицо рисовую пудру, завивали локоны горячими щипцами и собирали их в прическу, закрепляя шпильками и заколками, а ее сестрицы тем временем рассказывали ей всю историю своей жизни за те годы, пока они были в разлуке. Она чуть было не разрыдалась снова, когда услышала, что Мег осталась вдовой после сражения при Витории и что никогда не состояла в законном браке. Зато теперь она была замужем за лордом Брэндоном и воспитывала маленького сына. «Росс просто прелесть!» – вздыхала Мег. Беллу она отыскала после того, как та сбежала из дома, чтобы выйти замуж за виконта
– И Эллиот тоже прелесть, так же как и наша дочурка, – сказала Белла. – Ах, Лина, как долго я мечтала о том, как мы снова соберемся все вместе.
– Мы должны съездить к папе, – сказала Лина с неожиданной серьезностью. – Нужно непременно попробовать помириться с ним. Ведь теперь у него уже есть внуки.
Сестры единодушно закивали, и все трое взялись за руки. Да, это будет непросто и даже болезненно, вполне возможно, он станет противостоять и откажет им, но попытаться было необходимо. На какое-то мгновение она задумалась, стоит ли рассказывать им о маме, но потом решила, что бывает такая правда, которой лучше остаться недосказанной.
– Время отправляться в путь, мэм, – вмешалась Пруденс, прервав мимолетную задумчивость Лины. – Цветы уже внизу.
– Надеюсь, их хватит и подружкам невесты? – спросила Лина.
– О да, мэм, – сказала Пруденс и лукавой улыбкой выдала свою причастность к тайному сюрпризу. – Лорд Дрейкотт все рассчитал, когда заказывал их.
Сэр Джеймс Уоррен, представитель городского магистрата, был так любезен и мил, когда так старательно и неутомимо трудился над восстановлением ее доброго имени, что ей пришлось просить его во время свадебной церемонии подвести ее к жениху. Однако на тот момент она думала, что будет вынуждена идти к алтарю без женской поддержки, и даже успела погоревать о том, что рядом нет сестер, но вот теперь они снова были с нею.
Церковь Святого Георгия была полна людей, они толпились и в широких проходах, и в просторном зале. У Квина оказалось гораздо больше друзей, чем она предполагала, и среди них были люди очень разных чинов и сословий: от антикваров и крупных торговцев до весьма сомнительных личностей, которые, как пообещал Квин, будут вести себя наилучшим образом. Присутствовали среди гостей даже два посла. И все они привезли с собой свои семейства. Лина знала о присутствии множества людей, окружавших ее, и чувствовала их, но видела она лишь одну стройную высокую фигуру у алтаря, возле которой неизменно вырисовывалась мощная фигура Грегора.
– Селина, – прошептал Квин, когда она подошла совсем близко и сэр Джеймс вложил ее руку в его ладонь. Пока он произносил свой обет, его голос был тверд, но в самом конце, когда он приподнял ее фату, слова будто оставили его, хотя глаза сказали ей все, что она должна была знать о его чувствах.
И за них обоих она произнесла:
– И буду любить тебя вечно.
Сказав это, Лина приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ.
– Ты все еще одета? – спросил Квин, когда Лина закрыла за ним дверь спальни. – Неужели среди всех твоих покупок не нашлось места хотя бы для одного вызывающего пеньюара?
– Я думала, ты предпочтешь сам раздеть меня, – сказала Лина. – Насколько я помню, ты виртуозно умеешь делать это. – Она подошла к нему вплотную, вынула изумрудную булавку, украшавшую шейный платок, и стала развязывать замысловатый узел. Она дрожала от волнения и желания, но места сомнениям или страхам этой ночью не было, лишь сладостное блаженство предвкушения.
– О да, – с готовностью согласился Квин
Пруденс уже сняла с нее все драгоценности, за исключением широкого золотого пояса, и он притянул ее к себе за него и поцеловал и лишь потом развернул и начал расстегивать множество крохотных пуговиц на платье. Его губы следовали за пальцами, каждый раз обжигая ее дыханием. Платье и нижние юбки упали на пол одновременно, а уже через несколько мгновений он ловко распустил и шнуровку ее корсета.
Полупрозрачная сорочка, чулки, подвязки. О да, она помнила, как Квин поступил с чулками в прошлый раз. Лина повернулась и одним движением сняла рубашку с его плеч и, склонившись к нему, осторожно поцеловала заживающий шрам на месте раны, оставленной дуэлью. Теперь у нее было достаточно времени, чтобы с упоением прикасаться к нему, гладить его упругие темные волосы, дразнить, едва дотрагиваясь ненасытными пальцами до его сосков, и чувствовать, что они, как и прежде, отвечают на ее волнующее тепло, становясь твердыми, а от ее ласк у Квина перехватывает дыхание.
Он расстегнул два ряда блестящих пуговиц на своих брюках, и руки Лины заскользили внутрь, с жадностью, любопытством и нетерпением первооткрывателя приближаясь к его заветному жару, его притягательной плоти, делая ее своей нежностью еще больше и тверже. Делая его своим.
Квин, не в силах больше сдерживаться, буквально зарычал и, чуть отстранившись, схватил ее в свои объятия, положил на постель и сбросил с себя остатки одежды с поспешностью и нетерпением, которые обрадовали и возбудили ее еще больше. Когда он встал у кровати, она неожиданно перекатилась по ней и, поднявшись, снова обняла его, привлекая к себе, и поцеловала, так нежно и проникновенно, пропитываясь пьянящим ощущением мягкой плоти на губах и терпким ароматом возбужденного мужчины.
– О, моя безудержная, ненасытная жена, – сказал он, наступая, укрывая ее тело своим, и жадно впился в ее уста, утопив пальцы в волнах ее мягких волос.
Время потеряло всякое значение, мгновения то стремительно исчезали, точно вода, проливающаяся сквозь пальцы, то тянулись, будто кто-то заворожил их волшебным заклинанием. Его руки метались по ее телу, ласкали и дразнили, гладили и впивались, сжимая ее до тех пор, пока она не начала задыхаться, извиваясь в его объятиях, стремясь к нему. А затем, когда она уже думала, что вот-вот умрет от желания, нестерпимой жажды, он вошел в нее, заполняя ее своей плотью, осторожно и медленно, чтобы она могла пошевелиться под его весом, привыкнуть к ощущению его внутри себя, ласкать его бархатом собственных мышц, двигаясь по воле врожденного инстинкта.
– О, любовь моя, – прошептал Квин, подняв на нее глаза, что были в эти минуты темными и бездонными, точно глубокий лесной омут. – Поедем со мной. – И он продолжал двигаться, нежно овладевая ею, обучая и постепенно доводя до того крайнего блаженства, с которым познакомил прежде и которое окутает ее и теперь, вскружит голову, заставит все вокруг исчезнуть. А когда ее телом овладела сладостная слабость и темнота будто бы воцарилась вокруг, он заключил ее в свои объятия, в которых ей было так хорошо и так спокойно. – Поедем со мной, – повторил он, – и мы будем заниматься любовью в загадочных странах, о которых ты никогда не слыхала, за морями, которым еще не придумано названий, и реками, которым нет ни конца, ни начала.