Невеста для демона страсти
Шрифт:
— Роззи, — он тут же догнал и обнял за плечи. — Ты мне дорога, моя нежная, ты бесконечно мне дорога. Но пойми — твою жизнь мы не сохраним. Даже этим. При всем желании. Я сыттар, и каждый мой поцелуй приближает твое перерождение. Да, ты не будешь живой, но в своей не-жизни сохранишь и разум, и память, и чувства. И вечную молодость, и неувядающую красоту. И мои внимание и заботу.
— Но больше всего тебе нужен этот проклятый замок, — я развернулась и взглянула прямо в бездонные провалы его глазниц. — Для чего?
— Чтоб попытаться выиграть приз, моя роза. Чтоб
Я дернулась, когда он неожиданно погрузил меня в горячую субстанцию с головой, и все же вырвалась из его сладких, но лживых объятий.
— Что ты?.. Ты же говорил… твои поцелуи… забирают жизнь? — я и перепугалась, и все никак не могла отдышаться.
— Не здесь, Роззи, — он обезоруживающе улыбнулся. — Это единственное место, где они на тебя не влияют. Не тянут из тебя твою жизненную силу, не вливают мою. Просто дарят нежность, — он сделал маленький шажок ко мне, — наслаждение, — еще один шаг, — избавление от тревог. Единственное место, где я могу просто любить тебя, моя ненаглядная.
И он вновь заключил меня в объятья, а я больше не нашла причины, чтобы вырваться. Он целовал, и я отвечала, и целовала его сама, растворяясь в его нежности, уходя с головой в пьянящую страсть, словно в марево этого странного горячего тумана. Несет он мне жизнь?.. Или смерть?.. Сохраняет человеком?.. Превращает в сильфу?.. Я не знала, я не могла определить это, понять, почувствовать, и я просто сбегала. Хотелось верить ему, хотелось любить… И забыться в этой любви, в жарком танце невозможных прикосновений.
Наши тела сплетались — истончаясь, уплотняясь, меняя очертания, уже не удерживая формы. Мы были двумя языками пламени, свивающимися, проникающими друг в друга, сливающимися в одно и вновь распадающимися на два отдельных создания… Чтоб вновь прильнуть и вновь раствориться друг в друге. Это было безумно, волшебно, пьяняще… Он был бесконечной силой — могучей, подчиняющей, повелевающей моей слабостью. И он овладевал мною — жадно и жарко, пронзая до самых глубин естества, становясь моим внутренним стержнем — во всех смыслах — в этом пугающем мареве аморфной мягкости, тягучести и изменчивости, в мире бесконечных переливов света, цвета и формы, в бурлящем источнике неведомой мне формы жизни.
В этом странном месте, где форма перестала быть неизменной, все ощущения и эмоции обострились до необычайности, я казалась себе одним оголенным нервом, легчайшее прикосновение доводило до исступления, я теряла сознание, не выдерживая всплесков страсти. Но, стоило мне очнуться, и мы продолжали — Лис продолжал, и я вновь тонула в водовороте сладострастия, не желающая и неспособная остановиться…
— Спи, — помнится, сказал он мне когда-то потом, когда буря эмоций миновала. Когда все эмоции миновали, осталась лишь бесконечная усталость, да сладостная, томная удовлетворенность. — Теперь я за тебя спокоен. Мы вычерпали источник почти до дна, ты знаешь?
Я не знала, глаза закрывались, я уже едва осознавала, где я и что я, хотелось лишь покоя, тишины, темноты. А впрочем, последнее было не важно, я уже спала…
Проснулась одна. В роскошной спальне, так похожей на человеческую: с четкими очертаниями стен, мебели и предметов и еще более четкими ощущениями от них. Постельное белье скользило под пальцами холодным шелком, прикроватные столбики были теплым и твердым деревом, преобразованным искусной рукой резчика. Плитки пола были нагреты солнцем, глядящим сквозь огромные окна.
Или это не комната, это я стала вновь настоящей? Шлепая босыми ступнями по плиткам (и с наслаждением вслушиваясь в звуки собственных шагов) я поспешила к огромному зеркалу… Эммм… Чуть смутилась и резко рванула на себя дверцы стоящего рядом шкафа (его ребристые ручки при этом болезненно врезались мне в ладони, и я почувствовала почти восторг). Одежда в шкафу имелась. Далекая от привычной мне моды — что-то запашное, струящееся, полупрозрачное, но при этом многослойное, то есть отнюдь не столь откровенное, как мне показалось сначала. Облачилась, наслаждаясь прикосновениями ткани к коже. Вновь с улыбкой вернулась к зеркалу, покрутилась, любуясь собой, попыталась уложить волосы в простую прическу, имеющихся в наличии шпилек на что-то серьезное мне бы не хватило.
Непрестанно улыбалась. Лис (даже будучи Герлистэном) не солгал: его источник и впрямь не отобрал у меня жизнь, но вернул ускользающие от меня жизненные силы. Да, конечно, он сказал, что ему просто нужно, чтоб я оставалась живой ради какого-то, одному ему ведомого приза, но все-таки… Ну а что он должен был мне сказать? Высокопарно в любви признаться? Так все равно бы не поверила. Слова — ничто, дела…
— Красиво, — послышался мелодичный голосок от окна.
Обернулась. На широком подоконнике лишенного, как и во всем дворце, рам и стекол окна, сидела белокурая сильфа. Достаточно яркая, ее лицо и одежда еще хранили первозданные краски, однако воздушная и прозрачная, как и все призрачные девы.
— Свет жизни в твоих глазах, — пояснила она в ответ на мой удивленный взгляд. — Флер живого тепла, струящийся вокруг… Здесь давно не было живых.
— А ты? — не удержалась я от вопроса. — Ты была когда-то живой?
Она рассмеялась.
— Конечно. Мы все были. Живыми, любимыми, единственными… Твой господин уже сказал тебе, что ты — Единственная, Избранная, Особенная, Не-Такая-Как-Все-Прочие-Что-Были-Прежде?
— Нет, — я озадачилась. — А что, должен был?
— Ну, обычно они это говорят, когда берут из мира новую жертву.
— Жертву?
— А ты себя кем вообразила, королевной? Так могу разочаровать: ты такая же, как и все мы. Жертва, что приносит Дэус восемь раз за каждое столетье во исполнение древнего договора, чтобы и дальше единолично править этим миром.
Звучало мрачно, но…
— Но я не ощущаю себя жертвой. Скорее — молодой женой. Герлистэн добр и внимателен. Да, у него есть свои… странности, и этот мир — не совсем то, что я ожидала обрести в браке, но ведь я счастлива с ним. Так что мне за дело до Дэуса и его жертвоприношений?