Невеста для варвара
Шрифт:
Капитан шаг замедлил, потом и вовсе остановился: знал Брюс, чем взять любимчика Петра Алексеевича…
Сел Иван в санки, но тулупчика не надел.
— Дед мой служил престолу русскому, — задумчиво проговорил граф, забираясь в полость. — Отец и вовсе за него голову сложил… Вот и я с молодых лет при российском императоре. На ваши звезды в телескоп смотрел, тайные магические обряды изучал, гадание, ворожбу, чародейство. Сколько отреченных книг прочел! А ни царей, ни народа до сей поры понять не могу. Когда они правду говорят, а когда лгут, играя… Я ведь убежден был: ты к Тюфякиным проник и ты хотел Варвару похитить. Все на это указывало! Как мне князь Василий
— Худо, — обронил Ивашка.
— Что худо?
— То, что уверен. Я в хоромы к Тюфякиным залез и Варвару хотел выкрасть. В чем и признаюсь…
— Ну, полно шутки шутить, Иван Арсентьевич…
— Хочешь, расскажу, как все было? — спросил Ивашка. — Кто какие слова говорил, как погоню за мной учинили… Конь-то, на котором я ускакал, серый, в яблоках… вернулся домой? Не то подумают — конокрад…
Граф отшатнулся, головою потряс и выдавил на шотландском:
— Дьявол…
— Ты, Яков Вилимович, не сомневайся, — заверил его капитан, — все, что государь велел, я исполню, невзирая ни на что. Варвару к жениху доставлю, тайные замыслы югаги-ров выведаю, престол от посягательств огражу, коли потребуется. Только отныне говори со мной открыто, без задних мыслей. Почую, скрываешь от меня что-то, и я свои истинные замыслы скрою — вовек не догадаешься.
— Видит Бог, всегда открыт перед тобой, Иван Арсентьевич! — Брюс внезапно засуетился. — Если что и не сказал, так по забывчивости!
— Неужто запамятовал, как орден Александра Невского из рук государыни получил?
— Сие я помню…
— Почто же утаил?
— От стыда…
— Добро. А молву о золотых россыпях на Индигирке скрыл тоже от стыда?
— Каюсь! Не хотел, чтоб ты по молодости лет отвлекся на пустое…
— А признался я в содеянном, чтоб от тебя услышать правду. Теперь скажи мне, Яков Вилимович, каков твой интерес во всем этом предприятии?
— Мой?..
— Твой. Ведь столько денег уже потратил, и еще предстоит… Скажи по-русски, руку на сердце положа.
Генерал-фельдцейхмейстер посмурнел, набеленное лицо схватилось легкой серостью, как море, когда набегут темные тучи.
— Интерес? — тянул он время и размышлял.
— Только не говори, мол, во имя чести престола. И Брюс решился.
— Я сказывал тебе, у югагиров есть календарь, вещая книга. Покойный император Петр Алексеевич велел добыть его…
— Да ведь нет ныне государя!
— Его-то нет, да есть мое ученое любопытство, — признался граф. — Мне надобно заполучить сей Колодар. Я сговорился с Тренкой. Коль югагиры не замышляют смуты, а только хотят женить своего князя, то в обмен на невесту ты получишь книгу. И мне доставишь. А еще письму чувонскому выучишься, чтоб потом и меня выучить. Я в долгу не останусь, Иван Арсентьевич. Как только ты тронешься в дорогу, на верфях заложу корабль, самый лучший. Построят, покуда ты ходишь на Индигирку…
— Неужто календарь стоит так дорого?
— Не календарь, а знания о грядущем. Они бесценны, Иван Арсентьевич.
— Да это скучно — знать, что сотворится…
— Покуда молод и полон азарта, и впрямь скучно. — Брюс воспрял, однако все еще глядел с опаской, — Ибо жизнь еще весела и радостна. Но в пору зрелости сие есть источник научного вдохновения.
— И власти неизбывной, — будто между прочим обронил Ивашка, глядя за окошко.
Граф уставился на него пронизывающим и холодным взором.
— Ум проницательный и безрассудство, — проговорил он с болью. — Как сие уживается в одном
— Не знаю, — признался Головин. — Появится охота — загляну, а нет, так и смотреть не стану… А ты, Яков Вилимович, и впрямь заложишь корабль?
— Только скажи, каков он быть должен!
— Для кругосветного важен ход, остойчивость, ну и оснастка… Более подходит трехмачтовая каравелла. Я в Петербурге уж чертежи припас…
— Так что же, по рукам? — окончательно воспрял граф. — Ты добудешь мне календарь, а я тебе корабль построю ко дню возвращения.
Капитан представил себе только что спущенную на воду каравеллу, однако безудержного счастья не испытал. Ударили по рукам: хоть такая отрада будет у него заместо Варвары…
В хоромах Тюфякиных все еще царил переполох, и сам князь был возмущен и гневен.
— Антихристовы дети! — восклицал он. — Се они чинят мне преграды! Узрели, почуяли снизошедшую благодать и вздумали расстроить свадьбу! Не бывать их воле, покуда держимся древлего благочестия, а Пресвятая Богородица держит над нами покров свой!
Пребывание в доме графа, сподвижника «антихристова сына», коим Тюфякин считал Петра Алексеевича, и даже иноверца, по разумению князя должно было остановить супостата. То есть, дабы защититься от сатаны, Василий Романович пустил в хоромы его слугу — обожженный расколом разум уже не повиновался князю. Головин осматривал следы своего ночного набега, кои указывал хозяин, а сам непроизвольно глядел по сторонам в надежде лицезреть высватанную невесту. Варвары же не было ни в хоромах, ни во дворе — как потом выяснилось, заперли ее в светелке и стражу с ружьями выставили.
Так следовало продержаться еще два дня, ибо невеста, выдаваемая в далекую иноземную сторону, по обычаю должна была проститься со всей родней, как прощались перед кончиной. Княжну, по сути, оплакивали, и оттого в доме обстановка напоминала скорее похоронную, нежели предсвадебную.
И в то же время родители готовили приданое и дары жениху: князь подбирал и складывал в дорожную суму требные книги и иконы, самолично засыпал порох в бочонки, рубил свинец, подбирал из старых запасов ружья, пистоли, ножи, колычи в дорогих оправах и даже харалужную сирийскую саблю пожертвовал будущему зятю. Бородавчатая же княгиня, быстро отошедшая от испуга, перебирала в сундуках ткани, шали и прочие женские драгоценности, чтобы дать сверх того, что уже положено невесте, — в Сибири, говорили бывалые люди, каждый клок холстины ценится. Они укладывали все во вьючные сундуки, закрывали их, но потом вновь отворяли, перебирали добро и что-то снова добавляли — пороху, икон, камки, серебра, парчи, шелка либо холстяных узорчатых полотенец. Если б прощание продлилось еще неделю, то родители наверняка сложили б в приданое скарб всего старого боярского дома.
Капитан так и не позрел на Варвару, покуда не настал час отъезда, когда уже нанятые подводы были загружены и санки Брюса запряжены. Невесту вывели под руки, укрытую покровом от чужого глаза, посадили в медвежью полость. А следом за нею — служанку Пелагею, девицу лет двадцати, заплаканную, красноносую, с малым узелком на руке.
— Отдашь замуж за доброго человека, — велел князь Головину. — Девка славная, работящая — в руках все горит. И воспитанная добро, ибо с малых лет в хоромах моих пребывает.