Шрифт:
Фрэнк Ричард Стоктон
Невеста или тигр?
От переводчика
Этот американский писатель обращался по преимуществу к жанру, определяемому недавно получившим "права гражданства" в русском языке термином "фэнтези", причем сочинения его сдобрены изрядной дозой иронии.
Романы Стоктона не выдержали испытания временем, из рассказов выдержали его лишь немногие, но тот, что сейчас предлагается вашему вниманию, впервые напечатанный в 1882 г., переиздавался и, вероятно, будет переиздаваться астрономическое число раз. Он включался во многие англоязычные антологии как шедевр новеллистики, шедевр и сюжетосложения, и психологии.
И это справедливо.
Рассказ как будто отчеканен из иронии высочайшей пробы, сюжет "закручен" виртуозно,
Однако английская пословица гласит, что достоинства пудинга познаются во время еды...
В глубочайшей древности жил некий царь-полуварвар, чьи мысли, пусть несколько отшлифованные просвещенностью дальних соседей-латинян, по-прежнему отличались размахом, причудливостью и неудержимостью, как и подобало той его половине, которая оставалась варварской. Он отличался буйной фантазией и к тому же властностью, столь напористой, что мог по желанию делать явью изменчивую игру воображения, ему присущую. Но он был склонен и анализировать свои действия, и, когда ему удавалось убедить самого себя, ничто уже не мешало довести дело до конца. Если все в его семейной и государственной системах двигалось по назначенным траекториям, он был добр и сердечен, когда же случалась небольшая заминка и некоторые из его планет сходили с орбит, становился еще добрее и сердечнее, ибо ничто его так не радовало, как возможность выпрямлять искривления и устранять неровности.
Среди заемных установлений, наполовину смягчавших варварство царя, числилась и общедоступная арена, где показ людской и звериной отваги облагораживал и смягчал души его подданных.
Но и здесь утверждала себя варварская, буйная фантазия. Царская арена была воздвигнута не ради того, чтобы народ выслушивал словоизлияния умирающих гладиаторов, и не ради того, чтобы предоставить ему возможность лицезреть неизбежное разрешение конфликта религиозных убеждений и голодных челюстей, но с целью куда более пригодной для увеличения умственной энергии народа. Огромный амфитеатр с опоясывающими его галереями, таинственными подземельями и невидимыми коридорами служил орудием высшей справедливости, посредством которого преступление каралось, а добродетель награждалась по приговору беспристрастного и неподкупного случая.
Если какого-нибудь подданного обвиняли в преступлении, способном вызвать любопытство царя, всенародно объявлялось, что в указанный день судьба обвиняемого решится на царской арене, в сооружении, вполне достойном этого названия, ибо, хотя его форма и план были заимствованы в далеком краю, его назначение возникло в мозгу этого человека, он же, "царь, царь - и с головы до ног", не чтил ни одну традицию больше своих фантазий и к каждой усвоенной им разновидности человеческих мыслей и деяний прививал плодоносный черенок присущего ему варварского идеализма.
Когда народ рассаживался по галереям, а царь, окруженный придворными, изволил воссесть на высокий престол, он подавал знак, дверь внизу открывалась, и обвиняемый выходил на арену. Прямо напротив него, с другой стороны замкнутого пространства, находились две совершенно одинаковые двери, расположенные рядом. Обязанностью и правом испытуемого было подойти к этим дверям и одну из них отворить. Он мог отворить любую, какую вздумается, неподвластный никаким напутствиям или влияниям, помимо вышеупомянутого беспристрастного и неподкупного случая. Из-за одной из них появлялся голодный тигр, самый свирепый и самый жестокий, какого только можно было заполучить, бросался на него и раздирал на куски в наказание за вину. Как только судьба преступника решалась подобным образом, лязгали железные колокола, раздавались причитания наемных воплениц, стоящих вокруг барьера, и многочисленные зрители, понурив голову, с унынием в сердце, медленно расходились по домам, исполненные глубокой скорби из-за того, что кому-то, столь молодому и красивому или столь маститому и почитаемому, выпал такой ужасный жребий.
Но если обвиняемый отворял другую дверь, выходила женщина, по возрасту и положению в обществе наиболее ему подходящая изо всех, кого государь мог выбрать, и с этой женщиной, в награду за невиновность, его немедленно венчали. Не имело значения, если он уже был супругом и семьянином или же был душою привязан к иной избраннице: самодержец не позволял таким второстепенным обстоятельствам вмешиваться в его грандиозный план возмездия и награды. Как и в другом случае, все происходило тотчас же на арене. Под престолом царя широко распахивалась еще одна дверь, и наружу выходил жрец, сопровождаемый хором и плясуньями, ведущими танец-эпиталаму под бойкую музыку золотых рожков; все они шли туда, где рука об руку стояла чета, и свадебный обряд свершался быстро и радостно. И тогда неспешно и ликующе звенели веселые колокола, восторженный народ кричал "ура", и оправданный вел новобрачную к себе в дом, предшествуемый детьми, бросающими ему под ноги цветы.
Таков был полуварварский способ вершить правосудие, учрежденный царем. Безупречная справедливость здесь самоочевидна. Преступник не мог знать, из какой двери выйдет невеста, и отворял ту, какую ему заблагорассудится, не имея ни малейшего представления о том, будет ли он через миг растерзан или обвенчан. Иногда тигр выходил из одной двери, иногда - из другой. Решения этого трибунала были не только справедливы, но и окончательны: если обвиняемый определял себя виновным, то мгновенно был наказан; если же невиновным - не сходя с места, награжден, нравилось ли ему это или нет. От решений, вынесенных на царской арене, уйти было нельзя.
Этот обычай пользовался огромным успехом. Когда народ собирался в один из дней великого судилища, никто не знал, увидит ли он чудовищное кровопролитие или веселую свадьбу. Элемент неопределенности придавал обряду интерес, который в противном случае отсутствовал бы. Таким образом, простонародью было забавно и приятно, а мыслящая часть общества не могла обвинить это установление в несправедливости, ибо развязка целиком зависела от обвиняемого.
У царя-полуварвара была дочь, цветущая, как самые цветистые его фантазии, пылкая и властная, подобно ему самому. Как бывает в таких случаях, он в ней души не чаял и любил ее больше всех на свете. В числе его придворных был некий молодой человек, чья благородная кровь и низкое положение ставили его в один ряд с традиционными романическими героями, влюбленными в дочерей самодержцев. Эта дочь самодержца была вполне довольна своим возлюбленным, ибо красотой и смелостью он превосходил всех в государстве, и любила его с жаром, который благодаря известной доле варварства был на редкость жгучим и сильным. Их счастливая любовь длилась много месяцев, пока однажды это не стало известно царю. Он не мешкал и не колебался касательно того, как надлежит поступить. Юношу незамедлительно ввергли в узилище; был назначен день его испытания на царской арене. Это, конечно, являлось особо значительным событием, и государь, как и весь его народ, был страшно заинтересован ходом и развитием испытания. Подобного прежде не случалось никогда; испокон веков ни один подданный не осмеливался полюбить царскую дочь. В последующие годы это стало явлением достаточно заурядным, тогда же было новым и поразительным.
Клетки всего царства проверили в поисках самых диких и безжалостных зверей, из которых надлежало выбрать для выхода на арену наиболее свирепое чудовище; многочисленные юные красавицы подверглись осмотру компетентных судей, дабы молодой человек получил достойную невесту, если только судьба не уготовит ему иной удел. Разумеется, все знали, что обвинен юноша не напрасно. Он любил царевну, и ни он, ни она, ни кто-либо еще даже не подумал это отрицать, но и царь не подумал как-либо вмешиваться в ход судилища, доставляющего ему столь великое наслаждение и удовлетворение. Какова бы ни оказалась развязка, от юноши избавятся, а царь получит эстетическое удовольствие, наблюдая за ходом событий, которые определят, совершил ли молодой человек преступление, когда позволил себе полюбить царевну.