Невеста императора

Арсеньева Елена

Однако это неожиданное тепло, и нежность ветра, и солнечный безудержный свет – все было лишь обманкой затаившейся зимы, едва сдерживающей себя, что-бы не наброситься, не покрыть белым траурным убором землю, не заставить деревья печально гнуться и стонать под хлыстами метелей и вьюг. Так череда несчастий порою отступает от человека, и он робко начинает верить в лучшее, не ведая, что его злая доля лишь затаилась, насмешливо, злорадно следя за слабым отсветом надежды в его лице, который так легко погасить одним беспощадным, ледяным дуновением.

Еще не смерклось, когда князь Федор подъехал к постоялому двору в Березае. Он был здесь летом, по пути в Воронеж,

и помнил, что едва ли сыщется почтовая станция, равная этой по унылой заброшенности. Однако, к своему изумлению, он увидел обоз самое малое из полусотни разнообразнейших повозок, телег и фургонов, причем каждый был навьючен доверху! Очевидно, какой-то богатейший человек путешествовал так, как было принято в те годы. На всем пути, кроме городов, через которые была проведена большая столбовая дорога, негде было купить самого необходимого для жизни. На ямах, в постоялых дворах, не было приличных и просторных помещений, приходилось довольствоваться приютом в курных избах. Но, похоже, этот путешественник был важною персоною: четыре роскошные кареты стояли возле становой избы, где, верно, путники и нашли себе пристанище. Здесь же находилась и казенная карета, но не распряженная, как те, богатые, а вполне готовая в путь. Два-три солдата перегружали в нее сундуки и узлы, вытаскивая их из богатой кареты.

Князь Федор придержал коней, с любопытством наблюдая за происходящим. Кого-то из путешествующих насильно возвращают с пути? Преступника поймали? Вдруг дверь становой избы раскрылась, и важный, угрюмый человек в мундире гвардейского капитана вышел на крыльцо, сбежал по ступенькам и стал возле казенной кареты в позе нетерпеливого ожидания.

Федор узнал его. Это был императорский курьер Шушерин, из числа приятелей Ивана Долгорукова. Федор видел его мельком, но хорошо запомнил выражение мнимой значительности на этом некрасивом лице. Сейчас Шушерин являл собою живое воплощение государственной важности и был так поглощен собой, что ничего не замечал вокруг, тем более какого-то усталого всадника, приостановившегося у ограды.

С крыльца тем временем печально сошли две невзрачные горничные девки и, утирая слезы, стали у дверей кареты, не обращая ни малейшего внимания, как небрежно и неумело грузят вещи солдаты. Капитан махнул рукою, и по этому знаку из дверей становой избы показалась странная процессия.

Унылый, неприятный и неопрятный, несмотря на роскошную одежду, молодой мужчина – с одной стороны, и высокий, тонкий, смуглый – с другой, поддерживая под руки, медленно свели, точнее, снесли по ступенькам согбенную чуть не до земли, низкорослую женщину в роскошных мехах и одеяниях. Она оцепенело повиновалась, пока ее не подвели к дверце кареты и не принялись подсаживать на подножку, но тут силы вернулись к ней, и она бросилась на шею смуглому человеку с воплем: «Ненаглядный! Помру без тебя! Золото мое!»

Молодой человек с конфузливым видом пытался расцепить руки у себя на горле, а маленькая женщина почти висела, не доставая до земли ногами. Зрелище было враз комическое и жуткое, ибо пылкая особа оказалась не только мала ростом и тщедушна, но и крайне уродлива – более того, горбата!

Князь Федор растерянно моргнул, не в силах поверить глазам, но тут с громким плачем на крыльцо становой избы выскочила богато одетая дородная женщина с лицом столь заплаканным, что черты его превратились в сплошную неопределенную маску. Она и сейчас еще плакала и причитала, хотя вовсе обессилела от рыданий, и упала бы, когда б ее не поддерживали под руки две молоденькие девицы. Одна была лет пятнадцати, розовая, юная, светловолосая и голубоглазая, другая – года на два постарше. Она была одета в серое бархатное платье; кружевная шаль норовила соскользнуть

с плеч, а девушка поддерживала плачущую женщину, уговаривая:

– Матушка, не плачьте! Родимая, не надо!

От звука ее голоса князь Федор качнулся в седле. Ему захотелось перекреститься, чтобы исчезло наваждение… ведь чем иным, кроме как наваждением, было увидеть здесь, в богом забытом Березае, Александра Меншикова-младшего, и Бахтияра, и горбунью Варвару Михайловну, и ее сестру, супругу Меншикова, княгиню Дарью, и дочерей ее – Александру и… и Марию.

Где угодно, когда угодно он узнал бы эти глаза, и губы, и нежный овал лица, и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной, как теперь, в этом простом платье, с русыми косами, короною обвивавшими голову, со следами слез на бледном лице, в отчаянии заломившая руки, когда ее матушка вырвалась и кинулась к сестре… Но поздно: Варвару Михайловну уже в беспамятстве затолкали в карету, следом взобрались горничные, кучер щелкнул кнутом – и в сопровождении пятерки солдат навьюченная, бесформенная колымага загромыхала в неизвестную даль.

У Дарьи Михайловны подкосились ноги, и она упала бы, когда бы молодой черкес не оказался проворнее и не успел подхватить ее. Сашенька помогла ему унести княгиню в дом. Александр угрюмо побрел по двору. Мария подошла к нему, взяла за руку… Он безнадежно покачал головою, унылым взором окидывая двор, – да так и замер, встретившись глазами с князем Федором.

* * *

Федор спрыгнул с коня. Подбежал мальчишка, искательно заглядывал в глаза барина, – тот лишь отмахнулся.

– В конюшню. Расседлай, напои, – вот все, что мог он выдавить, да тут же забыл и о мальчишке, и о конях, медленно двинулся на деревянных после долгой скачки ногах по двору, ничего не видя, кроме белого высокого лба под русою волною, изумленно расширенных, потемневших глаз, кроме узкой руки, прижатой к губам, как бы удерживая крик… зов?

Александр заступил ему дорогу:

– Тебе чего?

Федор приостановился, глянул на него незряче, непонимающе и вновь рванулся к Марии, но Александр стоял неколебимо:

– За кем приехал? Кого из нас теперь увезут? Куда? Сестер, мать по монастырям? Меня в застенок? Отца? Ну, он и так при смерти: кровь пускали, уже и исповедали, приобщили святых тайн.

У Федора в горле пересохло. Неужели зелье чертова Экзили оказалось таким действенным?! Значит, Александр Данилыч все еще болен. И, значит, его выпустили из-под домашнего ареста, ежели он путешествует.

– Куда же князь Александр Данилыч едет в таком состоянии? – с тревогою спросил Федор. – На лечение? К святым местам?

Брат и сестра мгновение смотрели на него молча, как бы не в силах вникнуть в смысл его слов, потом Мария, ахнув, закрыла лицо руками, а Александр с нечленораздельным криком схватил князя Федора за грудки:

– К святым местам? Измываешься, проклятый?!

Освободиться из его изнеженных рук в другое время не составило бы труда, но злость и отчаяние придали ему силу, и князю пришлось повозиться, прежде чем он расцепил мертвую хватку Александра, и так стиснул его запястья, что тот зашипел от боли.

– С ума сошел?! Что происходит? – крикнул князь Федор.

– А ты не знаешь? – выдавил Александр покривившимся ртом. – Ты, Долгоруков, не знаешь? Не вы ли старались погубить отца, чтоб самим стать на той высоте, с которой он был низвергнут?

– Низвергнут?.. – повторил Федор, словно эхо, начиная наконец подозревать, что случилось.

– Что, самим звуком слова наслаждаешься? – съехидничал Александр. – Пусти руки, больно! Сволочи, предатели!

Князь Федор ослабил было хватку, но при последнем слове вновь тряхнул Александра – тот аж взвыл.