Невеста императора
Шрифт:
Но идем дальше по Викус Тускус. Справа — Палатин, слева — Капитолий, впереди — императорские форумы. Есть дикие философы и маги, верящие, что не звезды кружат над нашими головами, а Земля вращается посреди неподвижного небосвода. Если бы это оказалось правдой, то, по крайней мере, не было бы нужды отыскивать центр этого вращения. Конечно, он оказался бы здесь, на Форуме.
Все в мире изменчиво и преходяще. Только слава Рима царит здесь неизменно вот уже тысячу лет. Помнишь, с каким волнением твой отец, профессор Леонтиус, называл нам имена консулов и императоров, увековеченных здесь статуями, арками, колоннами? А мы с ехидным
Конечно, я ничего не забыл.
Проходя под аркой Тита, я вспоминаю тысячи иудеев, которых он перебил в захваченном Иерусалиме, десятки тысяч рассеянных по свету.
Из колонны Траяна до меня доносятся стоны несчастных даков, из колонны Марка Аврелия — вопли маркоманов.
Базилика Максентия стоит как гигантское напоминание о страшных и нескончаемых римских междоусобиях.
Даже арка первого христианского императора, Константина Великого, заставляет вспомнить, что он казнил без суда и объявления вины собственного сына, племянника и жену.
Так откуда же — вопреки всей пролитой крови и ужасу — течет в меня этот благоговейный восторг? Навстречу какому нездешнему ветру душа пытается расправить крылья и взлететь? Почему заклинило мои сердечные весы, которыми я так привычно умел уже взвешивать доброе и злое, грешное и добродетельное? Откуда это леденящее душу ощущение полета? Будто незримой силой тебя перенесло вдруг на такую без-человечную, над-человечную высоту, какой не достичь даже египетским пирамидам, поставленным одна на другую.
Да, я вернусь сюда, на Форум, еще много раз и попытаюсь понять, разгадать его тайну. Но сегодня у меня нет больше сил.
И прости, возлюбленная Афенаис, что я не зову тебя дальше с собой.
Отсюда уже недалеко до того дома, куда я хочу войти без тебя.
Нет, я не могу тебе объяснить, почему здесь нам нужно расстаться, почему в этот дом я должен войти один. Да, я смущен, растерян. Мне нужно время, чтобы понять, что со мной происходит.
Не сердись, возлюбленная моя. Ведь ты и сама из тех, кто не всегда знает, в какую сторону рванется твое сердце минуту спустя. А пока я не знаю этого, нельзя, чтобы ты входила со мной в просторный атрий, окруженный колоннами и садами, — да, так кажется в первый момент, что это настоящий апельсиновый сад, а не цветные фрески по всем четырем стенам. Нельзя, чтобы видела девушку, появляющуюся на галерее верхнего этажа. Которая придерживает разлетевшиеся рыжие пряди и машет мне каким-то свитком. И спешит вниз с радостным криком: «Нашла! нашла!» И я принимаю из ее рук папирус и ловлю взглядом верхнюю строчку:
«Пелагий приветствует юную Деметру Пробу…»
Все труднее и труднее становится в наши дни ремесло историка. Казалось бы, событие произошло совсем недавно, каких-то двадцать лет назад. Но когда пытаешься дознаться о нем, приходится брести как в тумане, проверяя каждый мираж фонарем здравого смысла.
Большинство свидетелей сходятся в одном: что летом 413 года наместник Африки консул Гераклиан объявил себя императором и прекратил поставки африканского зерна в Галлию и Италию. Затем он собрал огромный флот и двинул его на Рим.
Но что значит «огромный»?
Христианский летописец Оросиус называет цифру три с половиной тысячи кораблей. Можно ли этому верить? Таких огромных флотилий никогда не видали волны Средиземного моря. Или страх расширял людям глаза и они всякое рыбацкое суденышко засчитывали как боевой корабль?
Другой свидетель сообщает, что Гераклиан имел семьсот кораблей и три тысячи солдат. Семьсот кораблей больше похоже на правду. Но кто же решится нападать на императора Римской империи, имея всего трехтысячную армию? И как они разместились на судах? По четыре человека на корабль? Не слишком ли просторно?
Где высадились войска мятежного консула?
Одни свидетели говорят: в устье Тибра вблизи Остии. И сразу двинулись на Рим. Но якобы какой-то безымянный центурион, верный императору Гонорию, рассеял всю армию мятежников с помощью Божьего чуда.
Испанский хроникер Гидатиус уверяет нас, что армия Гераклиана насчитывала десятки тысяч солдат, что она проникла в Умбрию и там, в месте, где Фламиниева дорога пересекает Тибр, была разбита в тяжелой битве, в которой полегло пятьдесят тысяч. Но спрашивается, как подобная битва могла остаться незамеченной другими летописцами? Когда она произошла? Кто командовал войском императора Гонория?
Посреди этого тумана противоречивых сведений я позволю себе высказать предположение, что войско Гераклиана, каким бы сильным оно ни было, растаяло в Италии само собой, без всякой битвы. А может быть, флот даже не достиг Италии и рассеялся по дороге, потому что воины не хотели рисковать жизнью за опасного авантюриста.
Такое случалось в истории не раз. Вождь, умеющий подчинять себе людей только страхом, не понимает, что страх перед врагом будет сильнее и его солдаты разбегутся накануне сражения. Или они могут утратить веру в вождя и его дело. Не так ли Марк Антоний проиграл битву у Акциума, когда весь его флот отступил перед кораблями Октавиана?
Мятежный наместник вынужден был бежать обратно в Африку на единственном оставшемся у него корабле. Но там уже никто не хотел подчиняться ему. Он был схвачен в карфагенском порту и обезглавлен в древнем храме богини Памяти.
Увы, топор палача не остановился на нем. Многие римские чиновники и префекты африканских городов, выполнявшие приказы Гераклиана только из страха за свою жизнь, теперь стали жертвами террора, который всегда следует за провалом очередного мятежа. Даже достойный патриций Марцеллинус, прибывший в Африку по личному приказу императора усмирять донатистскую смуту, был причислен к изменникам и обезглавлен в городском саду. Католическая церковь не смогла защитить одного из самых своих преданных сынов, а донатисты увидели в этом руку Божественного Провидения.
Наверно, немало достойных и смелых молодых людей, глядя на эти казни, решали в глубине души, что нет опаснее и безнадежнее дела в наши дни, чем служить императору и его наместникам. Они устранялись от государственной службы, оставляя освободившиеся посты жадным вымогателям, ворам и прохвостам.
(Никомед Фиванский умолкает на время)
ГОД ЧЕТЫРЕСТА ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
Мы не сможем оценить доблесть героя, до тех пор пока не увидим его в кольце врагов.