Невеста императора
Шрифт:
Я молчала.
— Не верьте всем этим сплетням про тайных наложниц в доме, про красивых мальчиков. Моя жена будет ограждена от всяких оскорбительных слухов. Двойное родство — это было бы занятно, занятно. Отец и сын берут в жены мать и дочь! Такого, кажется, еще не бывало в римской истории. Подумайте над этой комбинацией. А вашего мужа я возьму на себя…
…Выбеленные невыносимой жарой улицы Карфагена пугали своей пустотой. Взгляду не за что было зацепиться, отвлечься от мучительной тоски. И только одна мысль сверлила мой мозг:
«Бежать… Бежать отсюда… Всей семьей, немедленно… Мы наймем корабль… тайно…
(Фалтония Проба умолкает на время)
Остийская дорога снова ползет на холм. Еще не видно римских стен, но римские покойники уже приветствуют меня своими отзвучавшими голосами справа и слева.
«Да будут боги милостивы к вам, странники, за то, что не проходите мимо Виктора Публика Фабиана. Идите и возвращайтесь здоровыми и невредимыми».
«О путник, здесь лежит Урс Диогнот, славный игрок стеклянным мячом. Громкими криками приветствовал народ его искусство. Будь здоров».
«Вы, украшающие меня цветами и приносящие яйца, чечевицу, соль и бобы, не забывайте и впредь Габинну Геллиану».
«Наслаждайся жизнью, пока она у твоих ног. Не слушай философов. Берегись докторов: они-то меня и сгубили».
Надгробья и памятники тянутся вдаль, сколько хватает глаз. Если так пойдет и впредь, через какие-нибудь двести лет римские мертвецы встретятся с остийскими. И что тогда? Мы будем путешествовать по бескрайним кладбищам? Но ведь это невыносимо. Мертвые назойливо требуют нашего внимания, зная, что им уже нет нужды отплачивать нам тем же.
Я оставляю Бласта и мулов на постоялом дворе у городской стены. Вхожу в Остийские ворота один.
О, моя бесценная, далекая, невозможная! Позволь мне вообразить, что и ты со мной рядом в эту неповторимую минуту. Ведь и ты умеешь ощущать этот поток сгущенного времени, текущий на нас с древних стен, колонн, статуй. Ощущать — и опьяняться им.
Вот мы вместе, рука в руке, идем по улице, вползающей на Авентинский холм. (Не бойся, со мной ты не заблудишься, я выучил по картам этот город лучше любого старожила.) Сейчас ты увидишь бани Деуса. Да, вот они — где им и положено быть. А за ними должен появиться храм Дианы. А дальше — храмы Юноны и Минервы.
Ты довольна? Три храма богиням в одном квартале — это ли не знак поклонения римлян женскому началу? Помнишь, ты прибегала ко мне в скрипторий с древним свитком, в котором рассказывалось, что в далекой-далекой древности Бог всегда был Она? Пусть это ушло в прошлое, но ведь и позже, и на Олимпе богини пользовались огромным почетом и властью.
Давай постоим немного перед колоннами храма Юноны. Ее уподобляют вашей греческой Гере, но ведь это несправедливо. Чем занята Гера? С утра до вечера только одним: местью. Как страшно она мстит возлюбленным своего мужа! Нимфу Эгину наказала, послав чуму на ее остров. Семелу сжигает живьем. Несчастную Ио, в обличье белой коровы, гонит из страны в страну неотступным, кусачим оводом. Но и внебрачных детей Зевса она не оставляет в покое. Вспомнить только, какие западни она подстраивала Гераклу! А за что? Только за то, что ее влюбчивый супруг так упивался ласками матери будущего героя, что растянул одну ночь на три.
Нет, наша римская Юнона совсем не похожа на эту жестокую и тщеславную мегеру. Наша — добродетельная мать, труженица, покровительница ткущих, прядущих, рожающих. Правда, мы не знаем, была ли она когда-нибудь влюблена сама. Хотя бы в своего супруга Юпитера. И две другие, заметь, — Минерва и Диана — тоже равнодушны к любовным утехам.
Что бы это могло значить?
Ведь прорицатель Тиресий, которому посчастливилось побывать в своей жизни и в мужской, и в женской оболочке, утверждал, что женщина извлекает из соития несравненно более острое наслаждение, чем мужчина. А то, что безжалостная Гера ослепила его за это правдивое сообщение, говорит лишь о том, что ее-то судьба скорее всего обделила волшебным даром любви. Оставила лишь пустые победы наедине с зеркалом, погоню за яблоком в руке Париса, побрякушки тщеславия.
Ты хмуришься, возлюбленная моя? Устала от моего зубоскальства? Ты права — бестактно иронизировать над поверженными богинями. Их храмы закрыты, вьюнок и плющ ползут по колоннам, пучки травы раскалывают ступени.
Уйдем от этой печали.
Там впереди — река. И бурлящая живая толпа. Прямо с приставших лодок идет торговля морскими дарами — рыбой, креветками, ракушками, осьминогами, кальмарами. Зубастые угри приподнимают головами плетеные крышки корзин. Разносчики лезут вам в уши рифмованными восхвалениями своего товара. Сопротивляться тщетно, — и вот уже свежая лепешка, с горкой меда посередине, обжигает твою ладонь.
Зовущие, превозносящие, укоряющие, грозные, смешные, вопрошающие слова заполняют не только воздух — ими покрыты и стены домов.
«Все золотых дел мастера призывают избрать эдилом Гая Куспия Пансу!»
«Бои с дикими зверями, атлеты, разбрызгивание воды — в двенадцатый день до августовских календ».
«Марк Виниций Виталис опочил в день перед июльскими нонами».
«Фонтикул своей рыбоньке — сердечный привет».
«Цирюльники, выбирайте эдилом Попидия Руфа. Кто отвергнет его, да усядется рядом с ослом!»
«Саммий — Корнелию: удавись!»
«В четвертый день перед июльскими нонами во втором часу вечера родился Корнелий Сабин».
«Передайте Луцию, что кирпичи доставили только вчера».
«Эмилий — Фортунату, брату своему, — привет!»
«Счастье влюбленным! А тот, кто не знает любви, — да погибнет! Дважды погибель тому, кто запрещает любить!»
Нет, никто не властен запретить мне любить тебя, Афенаис. Здесь бессильны даже самые могучие враги любви — Время и Расстояние.
Порой я удивлялся, что Время у нас возведено в ранг божества, храмы Сатурна и Хроноса есть повсюду, а вот Расстояние оставлено в пренебрежении. Но сейчас, проходя мимо огромного ристалища Максима, я вдруг замираю, остановленный догадкой: не богине ли Расстояний приходят поклоняться сюда — сами того не ведая — сотни тысяч зрителей? В выезжающих на дистанцию и несущихся вдоль центрального барьера квадригах — не Время ли состязается с Пространством? Прославленные, увенчанные венками возницы — не жрецы ли они этого скрытого культа? Кто знает? Просуществуй язычество еще пару веков — не обогатился бы Олимп еще одним мифом? О любви старого Сатурна к вечно юной Дистанции и о дочери, родившейся от этого союза, по имени — Скорость.