Невеста Крылатого Змея
Шрифт:
Леда замолчала и стояла теперь, нахохлившись, обхватив себя руками за плечи. Но ее беспристрастный на вид слушатель даже бровью не повел, а только глухо спросил:
— Дальше-то что было?
Леда вздохнула обреченно, руки в стороны развела:
— Так и все, собственно! Ну, полагаю, бабенка эта подол в зубы и бежать, доскачет до дому еле от страха жива, а там уже муж с нагайкой поджидает. Всыпет женушке по первое число за ночные прогулки, а потом пожалеет да приласкает, подарки покажет, что с ярмарки для нее припас: два аршина ситцу на новый сарафан, да бирюзовые серьги. Вот и помирятся, глядишь, любиться начнут. Дело молодое…
Леда
С матицы что-то заверещало, захлопало, и Леда разглядела в углу парочку летучих мышей — расправляли кожистые крылья, вертели любопытными мордочками. Сам собой выпрыгнул из голбца старый сундук, грузно протащился по земляному полу, едва девушку не сбил с ног, хорошо догадалась в сторону отпрыгнуть.
— Угодила, угодила… Потешила малость. Так уж и быть, засчитаю тебе первую басенку. Садись вот сюда, да за вторую принимайся, теперь ты меня должна на слезу вызвать. А это уже труднее будет.
— Попробую, — сузила глаза Леда, расправляя на сундуке смятую рогожку и садясь сверху. — Вот и вторая. Печальная.
А вторую историю повела девушка о Сестрице Аленушке и братце Иванушке. Старая русская сказка о том, как мальчонка непослушный напился воды из ямки от козлиного следочка, да сам белой шерсткой и оброс. Рассказала Леда также о добром молодом князе, что Аленушку за себя замуж взял, о злой ведьме, которая девушку погубила, столкнула в омут глубокий. И вот он, самый грустный момент — вырвался Иванушка — козленочек из ведьминых корявых рук, прибежал на бережок и зовет жалобно:
— Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок. Огни горят горючие, Котлы кипят кипучие, Ножи точат булатные, Хотят меня зарезати!А девушка ему отвечает из воды:
— Не могу Иванушка! Тяжел камень ко дну тянет, зыбучие пески мне на грудь легли, шелкова трава ноги спутала…Пока Леда свой сказ вела, примечала, что слушателей-то у нее теперь несколько прибавилось: блестели из-за печи глазенками шустрые домовята, мужичок с локоток свесил с полатей кудлатую бородищу, сопел обиженно, что не оценили его угощенье, даже Водяной высунул из бочки свое острое склизкое ухо. А с потолка посередь избы спустился на тенетах толстый паук, лапками шевелил, мохнатое брюшко почесывал. Ох, и жуть!
А как дошла Леда до стона беспомощной Аленушки, приоткрылся подпол и высунулась оттуда тонкая бледная рука с налипшими речными перловицами, а после показалась и сама мокрая девичья головка. Плакала русалочка — водяница, катились по бледному лицу жемчуга:
— Братика жалко… Пропадает безвинно, дитя.
Заныли домовята в семь тоненьких голосов, еще громче запыхтело с полатей, а по крыше загрохотало, будто пронесся дикий табун. Двери в избу отворились и запрыгнула клюка с нанизанным на конец Черепом, это Сава зубами клацал, явно сочувствовал — переживал. Тут Хозяин хлопнул по столу кулаком, глазами сверкнул:
— Довольно тоску наводить! Принимаю и вторую твою сказку. Уж больно слезлива, а у нас и без того мокрести хватает. Теперь испугай-ка меня!
Леда поерзала на своем сундуке, призадумалась: «Чем же тебя пронять-то, Кащеевич, чтоб аж до мурашек, до мозга костей пробрало… Да какие тебе мурашки, ты сам кого хочешь напугаешь, одним своим видом загробным! Ага! Сам…»
Леда покосилась опасливо на рыжего паука, тот лапками перебирал что есть мочи, забирался к мужичку на полати, вдвоем, кажись, веселее будет, неужто тоже пугаться приготовился, вот чудак! Значит, не так-то уж эта нечисть и смела, значит, шанс есть.
— Сказка моя страшная — непростая, ее тихим голосом сказывают, а потому мне поближе к вам надо подсесть. Если позволите, конечно.
Хозяин глянул сурово, пальцами постучал по столу и сундук под Ледой тотчас зашевелился, подъезжая пред самые Его грозные очи. Девушка и сама струхнула оказаться напротив Хозяина, теперь даже рукой его можно коснуться. Еще боялась, что станет от него пахнуть неживым, плесенью какой-то и гнилью, но вместо этого Леда уловила только запах прелой листвы и грибов, можно притерпеться.
— А поведу я сказание про одного храброго Витязя и Марью-царевну. Вот поехал добрый молодец на войну, а Милой своей пообещался обратно вернуться, хоть живым, хоть мертвым. Три года ждала девица, истаяла словно свеча, вышла как-то на ночное крыльцо и взмолилась могучим ветрам, пусть донесут печаль ее до Любимого Друга, пусть на своих легких крыльях весточку пошлют, что не нужна ей жизнь без Него, а коли нет его на белом свете, так и сама готова в могилу лечь.
Выплакалась Марья-Царевна, поведала всему миру свою печаль, а после вернулась в терем и забылась недобрым сном. И вдруг раздался у ворот стук да бряк, всполошились слуги, поезд свадебный прибыл, а впереди Дорогой Жених. В хоромы зашел никому не поклонился, куска не отломил от поданного каравая, ног не отер, за руку взял Желанную Невесту, за ограду вывел и посадил перед собой на ретивого коня.
— Милая моя, не боишься ли ты меня? Доверишь ли мне судьбу?
— Не боюсь, Долгожданный! За тобой хоть на край земли!
Быстро миновали городок, выехали в чисто поле, филины сидят на стогах, в дальнем бору волки воют, а ночь-то темная, лошадь черная. Спрашивает Молодец вдругорядь:
— Милая моя, не боишься ли ты меня?
— Нет, не боюсь.
Приехали в земли чужие, неведомые, куда нога человеческая не ступит, птица не залетит, зверь не забежит, у семи колов на серебряном озере как обернется Молодец, зубы оскалил, сам месяца белее, а по шее алая полоса вьется:
— Милая моя, не боишься ли ты меня?
— Нет…
А лошадь темная, ночь-то черная…
— Ам!!! — и съел.
С последними словами Леда резко выбросила руки вперед и звонко хлопнула в ладоши перед самым лицом Хозяина. Вряд ли тот испугался, конечно, но все ж таки дрогнул и чуть заметно качнулся назад. Брякнула крышка подпола, это спряталась русалочка в свою укромную заводь, закряхтел досадливо мужичок на полатях, стаскивая с плеча паука-трусишку, а домовята шуршали под печью, переговаривались, ну чисто мышата.