Невеста Крылатого Змея
Шрифт:
Дальше больше, вернее, чуднее — старик лихо запрыгнул на спину безголового одноного коня и поддел череп своей клюкой. А после спрыгнул наземь и вручил этот жуткий «факел» испуганной девушке:
— На, вот тебе! Сподручнее по ухабам-то брести, а то как бы самой в яму не угодить, враз тамошние ухватят, даже я не отстою.
Под насмешливый хохот береговой нечисти, собрав воедино всю свою храбрость, Леда взялась за краешек клюки и чуть было не уронила белый мерцающий наголовник. Лесовик своей досады не скрывал:
— Пуще держи-то, дурища безрукая! Если кишка тонка, нечего была в гости являться, мы тебя не звали, кажись!
— Я
А он катился по земле словно колобок, даже не оглядываясь на девушку, что еще с трудом несла свой жуткий светильник, стараясь держать его дальше от себя. Хотя, надо признать, путь он освещал хорошо, каждую выбоинку на заросшей тропе было видно, а вот и брошенное колесо от телеги лежит, вот чей-то рваный сапог да кочерга. В спешке уходили люди из деревни, много чего впопыхах побросали.
Заухал далеко в лесу филин и, словно ожидая его зова, скинула Луна красные покрывала, показала умытый бочок да рассыпала во все стороны крупные звезды. Вовсе светло стало на небе от зажженных лучин, а земная тропа привела девушку к заброшенному кладбищу. Только вот недолго стояла вокруг обманчивая тишина, второй раз бухнуло что-то в чаще и заскрежетали высохшие доски, выпуская из себя заржавленные гвозди. Растворилась земля под корявыми старыми вязами, «из тенистых могил и темных погребов вставало Навье».
Девушка старалась по сторонам меньше глазеть, нога в ногу ступала за юрким старикашкой, чувствуя, как липнет рубаха к спине от холодного пота. Шутка ли, наяву видеть, как из развороченных могил выбираются на поверхность земли полусгнившие мертвяки, тянут кверху иссохшие длани, шелестят рубищами по жухлой траве, словно за собой хотят утянуть да вдоволь горячей крови напиться. А чего им еще надобно, чего не лежится в сырой земле, кто будит-тревожит, созывая на пир ночной… Только нельзя ослушаться, сам Хозяин зовет. Скучно ему одному мыкаться поверх землицы, вот и созывает бродячие души, дряхлые тела, что еще кости держат. И не хочется им вставать, тягостно отходить от извечного сна, но нельзя и ослушаться, ибо Сам приглашает… Тот, кто власть имеет над остывшей плотью, над бескровным телом, над последним пристанищем.
Шаг, еще шаг на подгибающихся ногах. Леда до крови губы кусала, уговаривала себя, что все это только карнавал ряженых, что все это не всерьез, скоро придет Годар и Михей и сразу же всех прогонят. Мысли вертелись в голове, словно на карусели, вспомнился еще какой-то старый стишок из детской «страшилки», которой пугали друг друга в летнем школьном лагере:
По ночам на кладбище хозяин Приготовил черные просвирки, Приготовил он кагор кровавый, Приготовил сальную свечу. По ночам на кладбище хозяин Приготовил мраморный столешник, Приготовил длинный стол дубовый, СделанныйА тут еще как на грех череп завертелся на клюке, теперь повернулся к девушке и светил прямо в лицо, гнусно ухмыляясь да подергивая нижней подвижной челюстью. Тут уж Леда вовсе не стерпела:
— Скалишься-то чего? Тут плакать надо, а не забавляться. Я вот ничего хорошего пока здесь не вижу. Как хоть звали-то при жизни тебя? A-а… все равно говорить не можешь, что с тебя взять, кочерыжка трухлявая.
И странное дело, будто сникла, опечалилась костяная голова, пролила свет под ноги девушке, а из разинутой пасти вылетело еле видное облачко, то ли паутинка седая, то ли вздох зримый тихим шепотом в воздухе проплыл:
— Саввой матушка нарекла…
Дальше Леда шла, уже ничего не видя от слез. И страх, вроде, куда-то исчез, подевался, а на его место пришла одна дремучая жалость ко всем этим неприкаянным душам, что никак не могли обрести покой по вине Одинокого Господина. А был ли он Сам спокоен и судьбе своей рад, вот ведь еще вопрос.
Так миновали погост, и дальше дорога пролегла мимо запруды с небольшой водяной мельницей. Медленно поворачивалось ее колесо, знать уже не для мукомолья, а только лишь нечисть всякую позабавить. Недаром шуршало и хихикало вокруг по кустам, а в воде будто плескались крупные рыбины. Леда уже не пугалась и не удивлялась даже, после всего увиденного и услышанного прежде, словно замерзла душа, оледенела враз и теперь только следила за низеньким кособоким провожатым. Долго ли, коротко ли водил девушку старичок, а к полуночи вывел и к самой деревне.
Зажигались по домишкам махонькие огоньки, со всех окрест собирались на пиры да игрища криксы-вараксы, овинники да амбарники, измаявшиеся пустые хоромы сторожить, домовые не при деле, тоскующие по теплу печному, жердяи и банницы с растрепанной мокрой волосней, сивобородый Припекало из дальнего селения заявился, щурил ласковые очи — хвастал Лешаку сколько он добрых баб с толку сбил, скольким молодицам задрал подолы на сеновале. Вертел Лешак корявой башкой, деревянными ладошами хлопал, шибко завидовал.
Кикимора с Диким Куром в свайку стали играть, да только вместо железного стержня кидали в кольцо сморщенную куриную лапку. Дико ржала запутавшаяся в овраге Кобылья голова, пожалели мормыши — выволокли на общий круг, устроили хоровод, потешаясь над взмыленной мордой.
В третий раз заухал филин в лесу, да так, что загудело по округе, аж волки в Согре отозвались. Остановился старый Леший возле маленькой избенки с провалившимся крыльцом:
— Сюда тебе, милая. Здесь Хозяина встретишь. А мне пора по делам.
— Спасибо, дедушка! А этого-то куда девать?
Вырвалась из рук Леды клюка с «черепушкой», да сама и воткнулась в землю и правда, чем не фонарь…
— И тебе спасибо, Савушка!
Поклонилась Леда и светильнику своему чудному, глянула после с досадой, как в ответ щелкнул череп искрошенными зубами, и вошла в избу. Только там было вовсе не так пестро и весело, как во дворах. Стены черные, полуразвалившаяся печурка в углу, утоптанный земляной пол, а во главе вытянутого узкого стола сидел человек. Да и человек ли…