Невеста Крылатого Змея
Шрифт:
Сердце от радости зашлось, забилось неровно, если бы не стыдилась Арлеты, подбежала бы и расцеловала сама. А Змей будто понял то, загорелись очи желтоватыми всполохами, руки сами потянулись навстречу. А пришлось сказать:
— Иди в светлицу к себе, отдыхай пока. Утро вечера мудренее. Завтра все прочее обговорим.
— Годар, а ты без меня не улетишь?
— Так с Медведем-то до деревни пешком придется идти, ему безногому не угнаться за нами.
— Пешком я тоже люблю, Годар, я умею долго ходить, я вам помехой не буду, правда…
— Иди, иди к себе, а то начала стрекотать как сорока: «Годар…
А у самого-то просветлело лицо, тянула губы довольная улыбка, зря старался скрыть. Арлета вытерла глаза кончиком платка:
— Хоть бы вам выпало счастье! Один братец у меня остался, так тебя сестрицей назову, если против не будешь.
Вот с Арлетой обняться было самое доброе дело. А потом к женщинам и Князь подошел, сразу обоих ухватил в охапку, каждую поцеловал в макушку. Только почудилось Леде, что у ее волос все-таки задержался дольше…
Глава 16. Заброшенная деревня
В заброшенных селеньях боги плачут.
И этот плач нездешних похорон
Летит, печными трубами подхвачен,
Пугает похитителя икон.
Эй, кто здесь ходит, кто скрипит дверями,
Кто в черных избах ждет вчерашний день?
Поладить может смертный со зверями,
Но не с богами мертвых деревень.
Из Гнездовья выходили на рассвете, Арлета сама провожала до главных ворот, давая последние наставления брату и названной сестре. Только сонная девушка слушала вполуха, зябко поеживаясь от утреннего холодка, ладно еще грела плечо горячая ладонь Змея. Уходили они с Ледой вдвоем, значит, были на то и свои причины у Годара.
Путь в Мертвую деревню ведут тропки нехоженые, а противу нечисти лесной да болотной, противу неспокойных духов брошенных поселений не числом нужно биться, а только умением. На умения свои, видать, и надеялся Годар. А силушки богатырской было не занимать Медведю. С такими-то провожатыми можно в любой поход смело пускаться.
Леда серьезно подошла к предстоящему путешествию, даже попросила Михея добыть из лесной избушки свою прежнюю одежду и сильно огорчилась, когда узнала, что ее джинсы, футболку и такую удобную ветровочку «вредная старуха» сожгла в печи. Пришлось к Арлете обратиться за помощью, потому что бродить по лесам в длинном платье или сарафане поверх рубахи Леда совершенно не хотела.
— Мне нужны какие-нибудь брюки, то есть штаны. Хорошо, хорошо и рубашку сверху подлиннее и эту безрукавку надену. За полусапожки тоже спасибо, удобные.
— Сидела бы ты, девка, дома! Годар вернется и твое пожеланье справит, домчит в Долину, все же не по лесным оврагам тебе ножки бить.
— Может, передумаешь еще, — уговаривала Радуня.
Уж за ней-то у матери был сейчас особый пригляд, в оба смотрела Арлета, как бы любимая доченька вслед за подруженькой не сбежала, вот же неугомонная, опять шепчет чего-то на ухо Леде.
— Ты Михею скажи, что шибко его буду ждать, вот, платочек передай, я сама расшивала, пусть держит у сердца.
— Передам, передам, ты бы лучше с маменькой помирилась…
— А, правда, что дядюшка меня обещал за Михея отдать?
— Не знаю, не знаю, как вести себя будешь. Подрасти бы не мешало сперва, а то жениху-то едва достаешь до плеча, больно махонька.
— Это не я
Шутили еще напоследок, дурачились. Только Арлета не разделяла забав:
— Знаешь хоть, что это за место и почему людям добрую деревню близ реки покинуть пришлось? А я тебе сейчас расскажу.
Давно это было. Стояло на берегу реки поселение в двенадцать дворов. Люди жили богато, рекой и лесом кормились, Князья далеко, дань легка, Боги ласковы. Особенно почитали в этих краях Пресветлую Живину, в Ее-то честь и посадили на пригорке за селением дерево Ясень. Здесь и молились, здесь и клятвы давали на любовь и верность, сюда приносили немощных стариков за утешением. Щедро лились солнечные лучи сквозь перистую листву могучего дерева, улыбались беззубыми ртами младенцы и старцы, открывали друг другу сердца молодые.
Радовался Староста Паут надежному деревенскому укладу, в ласке и строгости растил сыновей и младшенькую дочурку. После семи-то мальчишек доченьку Зорюшку особенно любил Паут, на руках еще подносил к Ясеню, просил у Живины красоту и ум для малышки. Так оно все и случилось. Быстро Зорька росла, расцветала и более всех деток дружила с подкидышем, что носил имя Вечор.
Кто принес сверток с дитем и на крыльцо одинокой Вахе — старухе бросил, до сей поры людям неведомо. Поворчала бабка, да приняла нежданный подарок сей, взялась выходить, на ножки ставить. Своего-то старичка-мужа давно схоронила, детей они за много лет так и не нажили, в няньках была у родни, а теперь вот перед самой кончиной пришлось самой в бабушки податься. Долго Ваха имени не могла подобрать мальцу. Сколь любопытные соседки не спрашивали, все отмахивалась: «Вечор придумаю, да вечор скажу…» Имечко нехитрое прижилось, так и прозвали мальчика Вечором.
Хоть и приглядывались подозрительные кумушки, но ни на кого из сельчан не похож был подкидыш, волосом темен оказался, нравом горд и рукой тверд. Старые люди говорят, будто мальчонка, что растет без отца да дядюшки часто бывает бит, но Вечор за себя постоять умел. А если и приходил домой с разбитым носом, не жаловался, не просил бабку заслонить его от обидчиков, молча боль терпел и на все причитания Вахи отвечал сквозь зубы: «Им хужее досталось. Сквитаюсь еще».
Зорюшка — добрая душа за парнишку завсегда заступалась, батюшку просила унять сорванцов, что дразнили Вечора крапивным семенем, да лешачонком.
А как минули годы и настала пора нежных речей, да стыдливых взоров частенько стали Зорюшку да Вечора замечать вместе у высокого Ясеня. Призадумался тогда Паут, не желал в зятья брать парня без роду, без племени, как бы не был ладен лицом, да на охоте ловок. А тут как нарочно, велит Князь собрать молодых парней для обучения делу ратному, впереди тяжелый военный поход, каждое копье пригодится, каждая сулица понадобится, особенно в умелой руке.
С легким сердцем отослал Паут неугодного жениха вместе с шестью понурыми молодцами, а про себя подумал: «Не вернется… Некому за него Богов молить, некому слезы лить ночами. Первый ляжет в бою». Ошибся немного поседевший Староста, после того, как в положенный срок упокоилась Ваха, осталась на земле еще одна Душа, что тосковала по Вечору. Горячими поцелуями Зоренька провожала Любимого, обещая дождаться и верной быть: