Невеста Крылатого Змея

Грез Регина

А потом Леда увидела, как расцвели на бледных щеках Годара пятна гнева:

— Уймитесь! Не видите — не в себе девица! Еле жива стоит, слово не может молвить.

— Могу…, - дрожащим голосом ответила Леда. — Я могу сейчас говорить. И скажу. Перевела дыхание, до боли впилась ногтями в ладонь, продолжая:

— Радсей очень песни мои слушать любил, так я спою для него. Должен услышать.

Слезы крепко застили глаза, голос срывался, но Леда уверенно подошла к самому краю землянки и приготовилась спускаться. Тяжелая рука легла не плечо:

— Тебе нельзя туда. Здесь оплакивать будешь.

— Хорошо.

Ох, не знала Леда, смогла

бы допеть эту песнь до конца, если бы Змей не стоял рядом, но спиной чувствовала его живое тепло, набиралась сил и пела дальше:

Далеко по реке уходила ладья, За тобою ветер мою песню нес; Я ждала-ждала, проглядела очи я, Но покрылся льдом да широкий плес. Только белый снег — стал весь белый свет, Не разлиться льду да живой водой; Говорил мне друг, говорил сосед: Аль забыл тебя ясный сокол твой… Догорает лучина, сгорит дотла, Лишь метель прядет мое веретено, И сама уже, точно снег, бела, Но я буду ждать тебя все равно;

В том, Другом мире Леда всегда избегала «Зиму» Хелависы, очень уж грустная, жалостная песня — причитание, хотя прослушав ее пару раз, девушка запомнила наизусть слова. А вот где и пригодилась, понадобилась… Все бывает в этой жизни не зря.

Собрала последние силы, качнулась вперед, еще раз посмотреть на погребальную ладью и не смогла сдержать крик — расступалась земля, медленно заглатывая в себя точеную лодочку, а вместе с ней и данника, давным — давно обещанного Подземному Господину. Вот так слово Отцов порою по безвинны детям бьет. Великую мощь слово имеет, особенно прошедшее через века, через поколения. До самой малой веточки дотянутся корни, напомнят о себе враз… И не всегда же добром.

У Леды помутилось перед глазами, свет померк в очах, вот она — рядом совсем бездна голодная, кого после сожрет, кого нового приглядела? А за краем-то, что… Годар подхватил девушку на руки, молча понес назад, в сторону дома. Главное он совершил, женщины остальное доплачут. Надобно теперь свою ладу утешить:

— Не горюй шибко, светлая моя голубушка! Зерно тоже ведь во сыру землю осенью ложится, чтобы зиму перетерпеть и подняться весной, зацвести, да в новом колосе вызреть. Умирает зерно во мраке и холоде, но пускает росток. Может, в этом и для нас мудрость есть? Не умираем совсем, но становимся другими, в ином обличье живем, сами того не ведая.

— Страшножить, зная о смерти…

— Так ведь тогда и смерти-то нет, заюшка моя.

— Почему… заюшка?

Я же с тобой навсегда.

— Потому что дрожишь и всего боишься. Напрасно… — А… потом?

— Захотим, и потом вместе будем.

— Обещаешь мне?

— Только верить надо. Тогда все исполнится.

— Хорошо…

Глава 15.

Змеева невеста

Лиха не ведала, глаз от беды не прятала.

Быть тебе, девица, нашей — сама виноватая!

Над поляною хмарь -

Там змеиный ждет царь,

За него ты просватана.

Удержи меня…

Через неделю после проводов Младшего в Гнездовье появилась Тека. Вошла на княжеский двор и присела на бревнышке, супротив крыльца, не решаясь ступить на порожек. Сидела недолго, чернавки востроглазые заметили, побежали сказывать хозяйке, но Леда оказалась проворнее, встретила первой. Да только быстро погасла ее приветливая улыбка, женщина перед ней сидела с осунувшимся лицом, воспаленными глазами. Изрядно исхудала и почернела Тека на новом-то месте. При виде того, как хорошая знакомая изменилась, Леда возмущения сдержать не могла:

— Это сожитель твой тебя обижает? Наверно, работой замучил и всем корит. Вот же паразит какой! Ты к нам пожаловаться пришла, верно? Ох, ему Годар и устроит…

— Нет, нет, хороший Устин, добр со мной, лучше и не желаю. Другая у нас беда, такая, что и сказать страшно. Ко всем местным знахарям обращались, к Лесной Бабушке — ведунье ходили, толку нет. Одно средство остается, только просить боязно.

От горького плача Теки у девушки сердце зашлось, да что же опять за несчастье, али кто заболел? Показалась на крыльце Арлета, и на ее висках изрядно прибавилось ниточек серебристых. Всю седмицу ходила грозовой тучей, даже Радуня пряталась от материных глаз, втихаря лила слезы о дядюшке, пробираясь тайком к Леде в светелку. Там вдвоем и горевали.

Годар тоже будто закрылся на семь замков, после Прощального дня едва парой слов перемолвился со своей «заюшкой». И о нем Леда грустила, едва себе в том признаваясь, незримо тянулась душой, но при том боялась перед людьми показать, что скучает по Старшему брату ушедшего жениха. И так каждая собака готова облаять, все Гнездовье исподволь примечало, как покинутая невестушка себя блюдет, полны ли кувшины серебряные горючими слезами, подурнела ли от тоски по милому. Эти дни Леда старалась на люди и не выходить, в комнатке своей больше сидела, только с Радунечкой и беседы вела. А теперь вот что-то стряслось у Теки. Надо помочь.

— Говори! — коротко приказала Арлета и женщина вскинула на нее умоляющие глаза:

— При всех не могу, Князя бы мне надо видеть, пусть он решит.

Леда голову опустила, задумалась — облачко набежало, призакрыло ясное солнышко, вороным крылом опустилась на двор черная тень. Прочь рванулась девичья душа, само бросилось вслед и тело. Леда опрометью выбежала со двора, пряча слезы. Странные, незнакомые чувства раздирали сердце. Боль и обида, колючая ревность, словно острые шпоры горячему скакуну заставляли куда-то нестись, не разбирая дороги.

Ножки резвые сами привели на небольшую насыпь, что покрывала усыпальницу Радсея на высоком бугре за полями. Там и упала девушка на подсохшую буроватую землю, не сдержала рыданий. А ведь за всю неделю так не могла выплакаться, не тонкими ручейками теперь катилась с очей соленая влага, а бурным речным потоком неслась. И все, кажется, понимала умом, чай не дитя малое, а не могла пересилить этой новой боли никак.

— Полно, полно так убиваться-то! Ему хуже будет, почует нашу тоску и сам занеможет пуще. Не тревожь брата, оставь.