Невеста Нила
Шрифт:
– Все равно, пойдем со мной!
– К прислуге у огня в такую пору? Опомнись, Паула! Впрочем… погоди… обожди меня здесь. Я сейчас разбужу Иосифа, сына Гирама; он спит при лошадях и может позвать своего отца. Что мне делать с твоим нетерпеливым, пылким сердечком! Если я не исполню твоего желания, ты не уснешь сегодня целую ночь, а завтра будешь бродить, как потерянная… Успокойся же, видишь, я иду.
Кормилица вышла, а Паула бросилась перед распятием на колени и горячо молилась до ее возвращения.
Вскоре по лестнице раздались мужские шаги. Вошел Гирам.
Это был мужчина лет пятидесяти
Увидев дочь своего благодетеля и господина, преданный слуга опустился перед ней на колени, посмотрел на девушку с благоговейным почтением и поцеловал сначала край одежды Паулы, а потом руку, которой она хотела поднять его с земли.
Молодая госпожа ласково, но решительно прервала вольноотпущенника, когда он, заикаясь на каждом слове, стал выражать радость по поводу свидания с ней. Гирам приступил к делу, причем его медленная речь выводила из терпения пылкую девушку.
По его словам, навуфеянин, вернувшийся с важным известием, был не прочь продолжать поиски по найденному следу, но он мог ждать ответа только завтра до полудня и предъявил большие требования.
– Он получит от меня все, что желает, – с жаром отвечала Паула. Но Гирам умолял ее больше взглядами и непонятными восклицаниями, чем словами, не особенно поддаваться сомнительной надежде на успех.
Навуфеянин Дузара, дополнил он рассказ кормилицы, узнал об одном отшельнике в Райфу, на Красном море. По слухам, этот подвижник был прежде знаменитым воином, родом грек, и находился уже два года в монастыре на святой горе Синай, где вел затворническую жизнь. О том, как звали его до поступления в скит, посланному не удалось расспросить, но между пустынниками он слыл под именем Павла.
– Павла! – вскричала девушка с волнением. – Он выбрал это имя в память о моей покойной матери и о своей дочери. Отец, вероятно, считал меня погибшей, и это заставило его удалиться в монастырь. Его звали в миру Фомой, а теперь герой Дамаска принял то же имя, как и другой житель этого города, Савл, когда сделавшись христианином и великим апостолом Христа, он назвался Павлом! О Бетта, о Гирам, вы увидите, что мы найдем отца! Неужели вы все еще сомневаетесь?
Сириец с сомнением покачал головой, издав протяжное: «гююйсть!» Перпетуя горестно всплеснула руками и воскликнула:
– Я так и знала, что ты готова принять маленький огонек на поле, разведенный пастухами, за восходящее солнце, а стук колесниц по мостовой – за небесные громы! Сколько тысяч людей именуются Павлами! Ради всех святых, дитя, успокойся и не мечтай соткать себе нарядную одежду из румяного облачка и золотистого тумана! Нужно всегда рассчитывать на худшее, чтобы не ошибаться и не впадать потом в отчаяние. Впрочем, расскажи ей, Гирам, все, что передавал тебе посланный; в его словах пока еще нет ничего определенного.
Вольноотпущенник сообщил, что навуфеянин, наводивший справки, человек надежный и гораздо больше способен служить разведчиком, чем он сам, так как, кроме родного наречия, ему знакомы языки египетский, греческий и армянский; тем не менее и этому посланному не удалось расспросить подробнее об отшельнике Павле в Торе, где у монахов из Синайского монастыря устроено подворье. После, во времена переезда по морю в Кольцуй, он узнал от монахов, что существует еще другой Синай.
И Перпетуя продолжала рассказ, заметив, что несчастный заика обливается потом от непомерных усилий говорить толково и связно. Тамошний монастырь, в оазисе у подножия зубчатой, уходящей под облака горы, хотя и был упразднен по причине ереси монахов, но в ущельях громадной возвышенности все-таки осталось много отшельников в маленьком монастыре, в лаврах, а также в уединенных пещерах. Пустынник Павел вполне мог находиться в их числе. Этот след был довольно надежный, и кормилица с Гирамом решили без ведома Паулы продолжать по нему свои поиски; бывший воин мог оказаться чужим человеком, а им не хотелось вводить свою любимую госпожу в напрасное заблуждение.
Однако Паула прервала кормилицу радостным восклицанием:
– Но почему же вы думаете, что мне предстоят одни неудачи? Как у вас хватает мужества отнимать у меня надежду, которая поддерживает во мне бодрость духа? Я не хочу с ней расставаться. Павел на Синайской горе не кто иной, как пропавший без вести префект Фома, ваш господин и мой отец. Мое сердце говорит мне это. Если бы я не продала последних жемчужин из своего ожерелья, когда навуфеянин… Однако постойте… Скажи мне, когда ты можешь отправиться в дорогу, мой верный Гирам?
– Раньше двух недель ни в коем случае, – отвечал тот, заикаясь на каждом слове и неимоверно растягивая речь. – Я все-таки состою на службе у наместника, а послезавтра большая конская ярмарка. Молодой господин собирается купить новых кобылиц, а наши жеребята…
– Я завтра упрошу дядю освободить тебя! – воскликнула Паула. – Я брошусь перед ним на колени.
– Мукаукас не согласится, – прервала кормилица, – домоправитель Себек передал ему обо всем от моего имени еще до приема посетителей и просил отпустить Гирама.
– Что же ответили ему на это?
– Госпожа Нефорис назвала наше намерение новым заблуждением, и наместник согласился с ней. После того мукаукас запретил Себеку тревожить тебя сомнительными вестями, однако велел мне сказать, что по окончании ярмарки он, может быть, пошлет Гирама на Синай. Потерпи немного, душа моя! Ну что значат две или самое большее три недели? А потом…
– Но до тех пор я умру с тоски! – воскликнула Паула. – Навуфеянин, говоришь ты, здесь и готов отправиться в дорогу?
– Да, госпожа!
– Тогда мы наймем его, – решительно сказала девушка. Однако кормилица, переговорившая обо всем заранее со своим земляком, грустно покачала головой и заметила:
– Он требует слишком большую плату.
Тут сириянка объяснила, что этого бывалого человека, говорящего на нескольких языках, приглашают провожать караван к пределам Ктезифона за такую плату, которая обеспечит юнцу годовое пропитание, но тем не менее навуфеянин согласен прервать переговоры с купцом Ганно и обойти для Паулы всю Аравию в пределах Петры, если дочь префекта согласится дать две тысячи драхм.