Невеста Нила
Шрифт:
Выйдя из спальни, молодой человек почувствовал, что ему трудно дышать. Во всех комнатах было необыкновенно душно. В виридариуме Ориону вспомнилось, как он старался сгладить на лужайке следы своих ног, наведенный на эту мысль замечанием Паулы. Как все это низко и недостойно его! Увлекшись глупым тщеславием, он в одну минуту погубил свою честь, лишился самоуважения и душевного мира. Ему хотелось ударить себя по лицу и громко заплакать, как ребенок. Но самое искреннее раскаяние не привело бы ни к чему. Если сын мукаукаса, уважаемого в стране, уронил себя в собственных глазах, то ему следовало по крайней мере казаться прежним Орионом перед посторонними.
На площадке виридариума было пусто, весь дом казался вымершим. Пестрые шесты с флагами, шпалеры, выкрашенные свежей краской, колонны веранд, которые все еще были увешаны гирляндами и венками в честь приезда Ориона, распространяли неприятный запах лака, высыхающей олифы и поблекших цветов. Хотя не было ни малейшего ветерка, но воздух колебался как будто от палящих солнечных лучей, которые отражались от каждого предмета, точно острые стрелы. Бабочки и стрекозы, кружась над цветами, казалось, медленнее обычного махали крыльями; даже фонтан в центре виридариума журчал как-то лениво и его струя не так высоко била кверху. Все вокруг было раскалено, каждое живое существо изнемогало от зноя, и любимый сын мукаукаса, гордость своих родителей, чувствовал себя глубоко несчастным. А ведь до сих пор все удавалось ему на жизненном пути, как будто его оберегали на каждом шагу добрые гении.
В прохладном помещении с фонтаном, где лежал Георгий, Орион вздохнул свободнее. Но вдруг его щеки побледнели, и он с трудом выговорил утреннее приветствие, здороваясь с отцом. Перед диваном наместника был разостлан персидский ковер, рядом стояли Нефорис и арабский купец. Домоправитель Себек ожидал приказания в глубине атриума, смиренно согнувшись, что было очень тяжело для его старой спины. В прежнее время хозяин никогда не оставлял его долго в этом положении. Заметив верного слугу, Орион сделал ему знак выпрямиться. Кроткое лицо Гашима было сегодня очень серьезно, а в его ласковых глазах выражалось глубокое горе. При появлении юноши, с которым они уже успели повидаться, араб несколько холодно кивнул ему.
Наместник лежал, откинувшись на подушки, с мертвенно-бледным лицом и бескровными губами. Услыхав голос сына, он чуть-чуть приоткрыл глаза. Можно было подумать, что в соседней комнате стоит гроб, так печально смотрели присутствующие. Орион тотчас заметил на полуразвернутом ковре то место, где недоставало самого дорогого камня. Теперь превосходный смарагд находился по пути на Константинополь, но об этом никто не знал, кроме похитителя. Очевидно, пропажа была обнаружена. «Как скверно сложились обстоятельства! – сказал себе юноша. – Но мне необходимо собрать все свое мужество и не выдать себя. Я не хочу жить опозоренным. Будь осторожнее, Орион!»
Ему действительно удалось оправиться и произнести почти естественным тоном:
– Почему вы так расстроены? Конечно, это большое несчастье, что собака едва не загрызла до смерти бедную девушку, а наши люди позволили себе непростительное буйство. Но виновные взяты под стражу; отец, конечно, предоставит тебе, почтенный Гашим, возможность наказать их по своему усмотрению. Кроме того, наш врач Филипп несмотря на свою молодость может называться вторым Гиппократом – и как раз поставить на ноги молодца Рустема, главу твоего каравана. Щедрость моего отца тебе известна: он не откажется вознаградить тебя за убытки, если…
– Прошу тебя не прибавлять незаслуженных оскорблений, к той несправедливости, которой я подвергся в вашем доме! – прервал купец. – Вы не можете вознаградить меня никакими деньгами за пролитую кровь моего друга, потому что я не считаю Рустема слугой. Он человек свободный и достойный во всех отношениях. Конечно, я буду настаивать на том, чтобы злодеи были примерно наказаны. Пролитая кровь требует отмщения… Так сказано в нашем законе. Христианская религия велит прощать врагам, хотя на деле и вы поступаете не лучше мусульман. Я уверен в искусстве вашего врача, но меня возмущает насилие, совершенное без всякого повода в доме человека, которому халиф доверил судьбу египетских христиан. Здесь, очевидно, нет настоящего благоустройства, если человеческая жизнь ценится так дешево, да и честность…
– Кто смеет усомниться в ней? – с жаром вскричал Орион.
– Тот, кто видит, что купленный вчера товар необъяснимым образом лишился самого драгоценного украшения, – отвечал Гашим, сохраняя достоинство человека бывалого.
– Сегодня ночью кто-то вырезал большой смарагд из ковра, – пояснила Нефорис. – Ведь наши слуги при тебе вынесли покупку отсюда и на твоих глазах заперли ее в таблиний, не так ли?
– Но ковер был завернут в платок твоими собственными людьми! – воскликнул Орион, обращаясь к Гашиму. – Старый Себек был со мной, когда мы укладывали ковер. Кто развернул его сегодня и принес сюда?
– К нашему счастью, сама хозяйка, ваш домоправитель и, если не ошибаюсь, ваши собственные рабы, – отвечал купец.
– Зачем же его трогали с места? – спросил Орион в пылу понятной досады.
– Я сказал твоему отцу, что ковер гораздо красивее днем, чем при вечернем освещении, и посоветовал ему убедиться в этом своим глазами.
– Твой отец потребовал принести ему новую покупку, – перебила Нефорис. – Ему хотелось полюбоваться ею и спросить у продавца, как удобнее вырезать камни, не испортив ткани. Я отправилась с Себеком в таблиний.
– Но ведь ключ от него у меня! – воскликнул сын, засунув руку в складки своей одежды на груди.
– Мы забыли об этом, – продолжала хозяйка дома, – да и к тому же дело обошлось без ключа, потому что таблиний оказался отворен.
– Но ведь я сам запер его вчера! Ты был при этом, Себек?
– Я же говорил госпоже, – ответил домоправитель, – что хорошо помню, как вы защелкнули замок!
Орион пожал плечами, а Нефорис продолжала:
– Железную дверь отворили, очевидно, подобранным ключом или отмычкой, потому что ковер был завернут небрежно, а когда мы его развернули, оказалось, что в нем недостает крупного смарагда.
– Какая дерзкая кража! – в негодовании вскричал Орион.
– Это просто невероятно, – прибавил мукаукас, приподнимаясь на подушках.
С ним опять начинался нервный припадок. Он думал, что Господь отвергает его жертву, или сатана хочет помешать ему исполнить священный обет.
– Здесь, конечно, совершилось преступление, – продолжал взволнованный Георгий. – Гнусное дело будет расследовано, и – клянусь именем Христа, которому предназначался ковер – я не успокоюсь до тех пор, пока не отыщу злодея!