Невеста по наследству [Отчаянное счастье]
Шрифт:
Здесь продавали свежую и соленую рыбу, ситные хлебцы и баранки, яйца и живую птицу. Над берестяными туесами с медом роились пчелы и осы. Словно прокаленные солнцем, баштанщики наперебой хватали проходящих мимо покупателей за руки, уговаривали купить самые лучшие астраханские, самарские, саратовские арбузы и дыни. И везде, на всех прилавках, громоздились, грудились, лежали целые горы помидоров, огурцов, яблок, груш, винограда: черного, темно-синего, желтого, розового, бледно-зеленого. В молочных рядах, где торговали варенцом, ряженкой, молоком, сметаной, торговки к концу дня почти все поголовно охрипли, зазывая к себе дачников и их кухарок.
Между рядами бродил продавец сладостей и усталым тягучим голосом бубнил:
— Вот
Дети то и дело подбегали к нему, протягивали зажатые в руках медяки, получая взамен тугие черные рожки, маковки и перевитые яркими бумажными ленточками длинные конфеты.
Недалеко от лоточника ходил мороженщик с широким ящиком на ремне, перекинутом через шею. Он продавал мороженое в костяных стаканчиках и с костяной же ложечкой. Настя и Фаддей съели уже по две порции, и мороженщик, когда они в который уже раз проходили мимо, ласково на них посматривал и еще громче начинал расхваливать свой товар: «Мороженое сливочное, ореховое, клубничное! Самое вкусное и симпатичное!..»
По базару в основном сновали дачники: солидные дамы с корзиночками и зонтиками, их мужья со сдвинутыми на затылок шляпами и перекинутыми через руку пыльниками и веселые дети в матросских костюмчиках, соломенных шляпках и кружевных платьицах. Но хватало здесь и простого люда: мужиков в сатиновых и ситцевых рубахах с потными спинами, баб с грудными ребятишками, цыган в теплых меховых шапках и цыганок с серьгами в ушах, монистами на шее и в широченных, донельзя грязных юбках. Татары с черными от степного солнца лицами, в длинных ватных халатах и в тюбетейках на бритых головах держались особняком. Они торговали прохладным и острым, отдающим в нос кумысом. Фаддей с Настей с удовольствием выпили по пиале слегка кисловатого напитка, заработав тем самым одобрительную улыбку старого татарина.
Черноглазая цыганка крепко ухватила руку молодой женщины и водила пальцем по ее ладони. У женщины за спиной плакал ребенок, на локте висела тяжелая корзина, платок съехал набок, но она внимательно вслушивалась в то, что бойко тараторила цыганка. Лицо ее стало вдруг изумленным, она радостно кивнула головой, сунула цыганке несколько монеток и, продолжая радостно улыбаться, скрылась в толпе. Настя, заглядевшись на женщину, несколько отстала от Фаддея, и тут же одна из цыганок вцепилась в нее мертвой хваткой:
— Красивая, золотая, серебряная, дай погадаю, всю правду скажу, что было, что будет…
Настя растерянно поискала глазами Фаддея, но он уже и сам спешил ей на помощь, отдал цыганке пятак, но та, не отпуская руку девушки, торопливо проговорила:
— Через счастливую судьбу свою скоро разбогатеешь, через черную женщину получишь хлопоты и слезы…
— Довольно, довольно, милая! — Сергей весело рассмеялся, отстранил гадалку и взял Настю под руку. — Пойдемте, я что-то вам покажу.
Они пошли на заунывный скрипучий звук шарманки. Шарманщик и шарманка были, похоже, одного возраста. Старик, одетый в выцветшую и потрепанную рубаху, вращал ручку своего допотопного инструмента, извлекая из него хриплую мелодию. Наверху шарманки стоял ящичек с двумя отделениями, в которых лежали свернутые в трубочку бумажки. Вокруг толпились деревенские бабы и ребятишки. В бумажках таилась надежда на счастье. Можно было выбрать трубочку самому, тогда она стоила копейку, а если поручить это старому и такому же, как хозяин, облезлому попугаю, то цена счастья удваивалась. Но люди охотнее платили две копейки, себе они не слишком доверяли.
Молодые люди переглянулись и купили две бумажки. Попугай недовольно пробурчал, вероятно, какие-то свои птичьи ругательства, достал из ящичка билетики и, учтиво покачивая головой, первый подал Насте, затем второй — Сергею.
Они развернули каждый свою бумажку и весело расхохотались.
Старик продолжал крутить железную ручку, и, пока молодые люди пробирались через толпу к выходу с базара, он проиграл весь свой репертуар: одну плясовую мелодию, «Разлуку», «По муромской дорожке стояли три сосны» и «Ах, зачем эта ночь так была хороша!».
На площади перед базаром было не менее шумно и весело! Тут вовсю работали качели, крутились карусели, среди толпы шныряли чумазые подростки, выглядывая зазевавшихся или пьяных поселян, и с поразительной ловкостью чистили им карманы. Торговки тыквенными семечками визгливо переругивались, одноногий инвалид, опираясь на костыль, тянул вперед руку и гнусаво, нараспев, канючил: «Подайте Христа ради георгиевскому кавалеру, герою Шипки и Плевны». Около трактира два подвыпивших деревенских мужичка пихали друг друга в грудь, норовя обменяться еще и подзатыльниками, но это у них плохо получалось, а со стороны казалось, что мужики выплясывают какой-то странный танец, взмахивая руками перед собой, попеременно кланяясь и приседая.
— Фаддей, — Настя умоляюще посмотрела на своего спутника, — давайте прокатимся на карусели. Всего один раз! Я всю жизнь об этом мечтала, но так и не получилось. Родители боялись, что со мной будет плохо, и не позволяли к ней даже близко подходить!
Они подождали, когда карусель остановится, и сели в самые красивые, расписанные лебедями санки. Зазвонил колокольчик, возвещая об отправлении, и санки полетели по кругу.
Поначалу Настя радостно охала и повизгивала от восторга, но на втором круге замолчала, на третьем побледнела, а на четвертом Сергей вынужден был крикнуть служителю, чтобы карусель немедленно остановили.
Опираясь на его руку, Настя медленно спустилась по ступенькам вниз. Сергей, бережно поддерживая ее за талию, отвел в тень огромной липы, усадил на деревянную скамью и сел рядом. Девушка положила ему голову на плечо и обессиленно закрыла глаза. Граф снял с головы шляпу и принялся обмахивать ее лицо. Настя благодарно улыбнулась и прошептала:
— Оказывается, родители иногда бывают правы. Теперь я эту дурацкую карусель за десять верст буду обходить.
Они сидели под липой полчаса, пока девушка не пришла в себя окончательно. Потом зашли в трактир, неожиданно чистый, с опрятными половыми в черных жилетках и красных рубахах. В центре обеденного зала возвышался огромный самовар, а на стенах висели картины, на которых пышнотелые и круглолицые красавицы с соболиными бровями наслаждались обществом жгучих брюнетов с пышными усами. Эти шедевры шли на базаре по два рубля за штуку и отличались только тем, что на одних барышни держали в руках кувшинки или лилии, на других — носовые платки, а на третьих кутались в узорчатые шали. Но зато их кавалеры были нарисованы вообще по единому трафарету, потому как отличались друг от друга лишь формой усов.
Бойкий половой предложил гостям окрошку, горячие щи, жаркое, расстегаи и чай по-калмыцки, то есть с маслом, молоком и солью. Но они попросили только окрошку и холодный квас. Погода разгулялась, и опять наступила жара.
Наконец стало смеркаться, и молодые люди отправились в гостиницу.
Выбежавший навстречу лакей взял лошадей под уздцы и пообещал отвести их на задний двор, поставить в конюшню и проследить, чтобы животных хорошо напоили и накормили.
Гостиница находилась в старом каменном доме с пристроенной к нему с одной стороны деревянной верандой с высоким крыльцом. На ступеньках сидела крепкая деревенского вида девка, одной рукой качала зыбку, другой бросала в рот семечки. Шелуха нависла у нее на подбородке, засыпала подол юбки и все крыльцо, но девка, не обращая на это особого внимания, зычным голосом выводила: