Невеста рока. Книга вторая
Шрифт:
Сесил о чем-то дружески беседовал с леди Фаррингейл. Доминик предложил Шарлотте руку, и они направились к одной из оранжерей. Ее сердце бешено билось.
Снова заиграли скрипки. Роскошная хрустальная люстра сверкала сотнями свечей. В огромном особняке, переполненном произведениями искусства, было тепло от растопленных каминов. Самые выдающиеся мужчины и самые прекрасные женщины Англии в восхитительных нарядах собрались на этом балу. Доминик и Шарлотта вошли вдвоем в безлюдную, тускло освещенную оранжерею, в которой стоял аромат экзотических цветов, растущих среди влажных южных пальм, и их взгляды встретились.
— Вы уверены, что не хотите танцевать? — осведомился он.
— Да, — ответила она, присаживаясь на обитый красным плюшем диванчик. Ее глаза блестели от овладевших ею чувств. — Я бы предпочла поговорить с вами, мистер Ануин.
— Почему бы вам не называть меня Домиником? — с улыбкой спросил он, заглядывая в ее красивые глаза, выразительный взгляд которых заставлял его изменить многолетнему самоконтролю.
— Доминик… — повторила она, и ее щеки вновь вспыхнули, словно у совсем юной девушки. «С каким трудом верится, — подумал он, — что это та самая женщина, с которой я встретился тогда в опере».
— Расскажите, чем вы занимались все эти годы, Шарлотта, — попросил он. — Вы хорошо провели это время?
Она опустила глаза и нервно поигрывала вычурной рукояткой веера из слоновой кости.
— Давайте лучше поговорим о вас, о вашей работе, — предложила она.
— О, я так устал от себя!
— Но вы же занимаетесь великими делами. Я часто читаю о вас. Вижу ваши фотографии в «Таймс». Вот, только вчера. О вас говорят как о политике, который при благоприятных для него обстоятельствах смог бы сделать очень многое для нашей королевы и страны, — проговорила она.
Он был польщен. Даже слегка покраснел. Однако лишь рассмеялся и произнес:
— Ну это не совсем так.
— Но я слышу об этом повсюду, — настойчиво проговорила она. — Вы упорно и плодотворно работаете. Как бы мне хотелось послушать ваши речи в Парламенте! Говорят, вы стали таким превосходным оратором, что теперь — светило в вашей партии.
— Вы слишком лестно отзываетесь обо мне, — тихо промолвил он с низким поклоном.
Она всмотрелась в его смуглое аскетическое лицо.
— Вы по-прежнему проживаете в Олбани?
— Да, если не считать того времени, когда уезжаю в отпуск за границу. Наверное, вы уже слышали, что моя приемная мать, маркиза, очень больна. Последнее лето я провел в Энгсби вместе с ней.
— Надеюсь, сейчас ей лучше.
— Увы, она по-прежнему очень больна.
— Весьма вам сочувствую. Мне известно, что вы с Сесилом очень привязаны к ней. Но получилось так, что я и мой муж в последние годы редко виделись с Сесилом.
— О да. Ему не сидится на одном месте, как этого хотелось бы нашим родителям.
— Да, его ум и характер иные, чем у старшего брата, — улыбнулась Шарлотта.
— Вы все время льстите мне, — произнес Доминик. Он сидел рядом с ней, положив руку на спинку дивана и внимательно изучая ее своими пронзительными фиалковыми глазами. Она чувствовала это и получала огромное удовольствие от его пристального взгляда.
Они поговорили о своих семьях; она рассказала о дочерях. Он слушал с интересом, но был печален, как в их прежние встречи, инстинктивно чувствуя, что она не обрела в семье ни покоя, ни радости, которые так необходимы женщине. Да, она смеялась, блистательно поддерживала беседу, очаровательно выглядела, но было Очевидно, что страдала все это время. О муже она рассказала лишь совсем немного. Конечно же, Доминик понимал, что истинная причина ее несчастья — Вивиан. Однако Шарлотта преображалась, глаза ее сверкали, когда она рассказывала о дочерях, особенно — о старшей.
— Она похожа на вас? — спросил Доминик.
— Она похожа на свою бабушку, покойную леди Чейс.
— А остальные две?
— Беатрис — точная копия отца. Да и маленькая Виктория — тоже.
На какое-то время воцарилось молчание. Скованность исчезла лишь тогда, когда Шарлотта попыталась переменить тему, снова заговорив о Доминике:
— Как вы оцениваете ваше нынешнее политическое положение, Доминик?
— Неужели юная школярка выросла в думающую и образованную женщину, которой хотелось бы обсуждать материи, обычно предназначенные для мужчин? — улыбаясь, заметил он.
— Я слежу за делами моей страны и признаюсь в этом… — проговорила она, но не смогла признаться, что главным образом ее интересует его участие в них.
Он немного рассказал ей о своей нынешней работе, о своих надеждах и опасениях.
— Вообще-то дела довольно скверны. В этом году уже имели место серьезные бунты.
— Так чем же можно вылечить эти гнойники?
— Пока я не могу ответить, — проговорил он, нахмурившись. — Как и мой лидер, я отношусь глубоко сочувственно к бедным и угнетенным. И мне хотелось бы проводить политику, в результате которой предоставлялось хотя бы некое подобие социальной помощи этим несчастным людям.
Ее сердце смягчилось от таких слов.
— Я полностью согласна с вами. Мне больно видеть и слышать тех, кто вынужден просить подаяние на хлеб для своей голодающей семьи, в то время как женщины, подобные мне, увешаны вот этим… — Она коснулась бриллиантового ожерелья, украшающего ее шею, а затем диадемы, венчающей высокую прическу.
Доминика восхитили ее слова и изящное движение длинных тонких пальцев. Он улыбнулся.
— Нет, нет… вы имеете право на ваши драгоценности… они вам очень идут. Увы, проблему занятости нашего населения нельзя разрешить, продавая горстями бриллианты… даже если вы раздадите все свои драгоценности бедным и нуждающимся.
— Тем не менее я часто чувствую, что недостойна своих привилегий. Я не заслужила их.
— Да, редко можно встретить женщину, которая утруждает себя мыслями о том, что лежит под поверхностью жизни, Шарлотта.
— Я очень много времени провожу в размышлениях, Доминик.
— Вы всегда это делали… еще будучи совсем ребенком. Хотя вы и сейчас для меня ребенок, — улыбнулся он.
— Со своими собственными детьми, — улыбнулась она в ответ и тяжело вздохнула.
— Как бы ни складывалась ваша судьба, вы неизменно будете интересовать меня.