Невеста смерти

Лафферти Линда

– Господин, вам не понравилась пища? Мы – люди простые и подаем, как умеем. Помилуйте нас!

– Все было прекрасно, – успокоил его иезуит. – Не так ли?

Он посмотрел на ошеломленных стражников и испуганного слугу, которые послушно закивали. А бедный конюх, воспользовавшись моментом, не побрезговал подобрать с пола гусиную ножку и тут же начал ее грызть.

– Мы

заплатим вам за все, еду, питье и обслуживание, – пообещал священнослужитель. – И вот что еще, пока мы здесь… У вас есть хороший черный хлеб? Думаю, нашему королевскому сыну этого вполне хватит.

Дон Юлий сжал кулаки и угрожающе вскинул руки.

– Черный хлеб? Я буду обедать, ты, демон!

Карлос-Фелипе достал мешочек с золотыми монетами, полученный от министра Румпфа.

– Вот, возьми. – Он вложил пару золотых в руку сбитой с толку женщины. – И принеси нам кувшин с прохладной колодезной водой. Хлеб и воду мы заберем с собой.

С этими словами священник повернулся к стражникам и сделал знак связать подопечного.

Вот так для дона Юлия началась новая жизнь.

Глава 11. Прибытие

Суббота для бани – самый суматошный день. Жители Чески-Крумлова спешили помыться и побриться до воскресной службы.

– Благословения достоин только тот, кто чисто выбрит, – изрек пан Манн. – Предстать перед Господом с четырехдневной щетиной – это богохульство.

Когда Маркета спросила, почему же евреи при всей своей набожности такие волосатые, отец махнул ей рукой – помолчи.

– Что ты знаешь о евреях? – Пан Манн удивленно повернулся к девушке белым от мыльной пены лицом.

– Днем я вижу их на рынке, где они торгуют всякой мелочью, – ответила та. – На закате они уходят, исчезают за городскими стенами. Мама сказала, что они – евреи. Носят такие маленькие шапочки и большие бороды. Они набожные и смиренные.

– Даже если они повыдергивают все свои треклятые патлы, до последнего волоска, и станут похожими на жареного воскресного цыпленка, им все равно не очиститься от греха, – заявил клиент.

– Маркета, принеси длинную бритву, –

распорядился Зикмунд.

– Но, пан Манн, – не сдавалась девушка, – говорят, среди них есть искуснейшие целители. Правда, папа, ты ведь сам мне говорил?

– Бритву, Маркета, – повторил цирюльник. – У пана Манна высыхает лицо. Я не хочу порезать его чудесную кожу.

Сидевший на стуле человек поджал губы и ткнул в его дочь пухлым пальцем.

– Вот что бывает, когда допускаешь девушку в мир мужчин. Она начинает расспрашивать о евреях! И что дальше? Не успеешь и глазом моргнуть, как заявит, что хочет стать кровопускателем и унаследовать твое дело.

Отец положил руку на плечо дочери, и Маркета промолчала. Ее трясло от злости, но из уважения к отцу она не издала ни звука. Мысли ее снова унеслись к молодому лекарю Якобу Хорчицкому. К тому, как легко и свободно они говорили о медицине. И как он поцеловал ее…

– Ступай, помоги матери в бане, – сказал Пихлер.

Девушка кивнула пану Манну и вышла.

* * *

Пар ударил ей в лицо, едва она открыла дверь. Из тумана донесся голос матери:

– Вот и хорошо! Я уже хотела посылать за тобой Катю. Помоги Миклошу сесть в бочку да положи доску – я принесу ему эля и колбасы.

Поддерживая за руку молодого крестьянина, Маркета обратила внимание на его анатомические особенности. От тяжелой ежедневной работы с мотыгой, лопатой, вилами и серпом вены под кожей проступили очень четко, особенно в местах, обычно защищенных от солнца одеждой. Мысленно прослеживая голубые ниточки, Маркета старалась отложить их в памяти.

Кто-то дернул ее за ухо.

– Отвернись! – прошипела Пихлерова-старшая.

Девушка залилась краской, с опозданием поняв, что мужчина принял ее научный интерес за любование его телом. Пенис его уже набухал и покачивался из стороны в сторону под непристойные шуточки и гогот моющихся.

– Ну-ка, садись! – крикнула его мать, смущенная, но втайне гордая за сына, убедительно продемонстрировавшего мужскую доблесть.