Невеста в облаках или История Регины Соколовой, родившейся под знаком Весов
Шрифт:
– Почему ты плачешь?
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Хорошо, я не уйду. Я просто не думала, что ты воспримешь это так… серьезно.
– Я очень серьезен, Регина. Мне казалось, что ты понимаешь, насколько я серьезен. Я прожил с тобой здесь, мне кажется, уже целую жизнь – и сейчас ты хочешь уйти, забрать эту жизнь и оставить меня одного – поэтому я серьезен. Я прошу тебя выйти за меня замуж, Регина, если ты можешь это сделать, – и не уходить от меня так долго, как только сможешь. Если нет любви, я пойму – но ведь все-таки мы можем жить вместе?
Так он сделал мне предложение – которого я не ждала. Мне и в голову не могло прийти, что дойдет до этого. Я не знала, что отвечать, я не успела подумать – но, глядя в его несчастные глаза и вспоминая все ночи, которые мы провели в одной постели, ночи, полные его тепла, его ласки, его заботы, его нежности, я ответила, понимая, что
– Да.
– Ты выйдешь за меня?
– Да. Хорошо, Хельмут.
– Я совсем один. Я одинокий человек, Регина, одинокий волк. Я привык и приспособился к своему одиночеству – но потом я встретил тебя, чужую женщину из чужой страны – и подумал, что с тобой мне будет легче. Что с тобой я не буду одинок больше. Я люблю тебя – и если ты не любишь меня, не полюбишь – мне будет горько, но я все-таки буду любить тебя сам. И постараюсь, чтобы этой любви хватило на двоих. Я буду стараться.
– Хорошо, хорошо, Хельмут – только не надо слез.
– Мужчины не плачут?
– Да, наверное.
– Это наше дурное европейское воспитание. Слишком старомодное. Мужчины тоже плачут, Регина.
Теперь я знала, что мужчины плачут. Впрочем, я знала это и раньше. Женщине надо быть вдвойне сильной. Но если мужчина плачет от любви к тебе – эти слезы не могут уронить его в твоих глазах, ведь правда?
– Я выйду за тебя замуж.
– Я не богат, Регина. Я совсем не богат. Я даже беден. Я мало что смогу тебе предложить – это скромная жизнь.
– Ничего, я привыкла.
– И я не смогу навсегда остаться здесь – мой дом там, в Германии, и когда-нибудь, когда ты сможешь отсюда уехать, я хотел бы поехать с тобой туда. Ты поедешь со мной туда?
Может быть, это даже лучше. Я уеду туда и там все, все забуду.
– Я поеду с тобой туда.
Я повторила ему это раза три, но он продолжал дрожать мелкой дрожью, и я обняла его, чтобы согреть, чтобы успокоить, как успокаивают ребенка. Я обнимала его и смотрела в окно, на город, где произошло со мной столько всего, и думала, что вот, судьба моя решена окончательно, я уеду и забуду все, навсегда.
Это было в марте – а в мае мы расписались в специальном загсе, единственном загсе в городе, где женили иностранцев, я взяла его фамилию, и Хельмут стал собирать бумаги, чтобы оформить мне визу и уехать со мной в Германию, как только это станет возможно, как только истечет срок моего условного приговора. Он выговорил у себя, в своей фирме, статус постоянного представителя в России на этот срок – но все ведь должно когда-нибудь кончаться. Летом мы поехали ко мне домой – и я показала родителям своего мужа, немецкого бизнесмена из бывшей ГДР. Отец ворчал, но остался доволен, все-таки таким зятем можно было хвастаться, его дочь вышла в люди и притом без всякого высшего образования. О том, что дочь его сидела в тюрьме, он по-прежнему не знал. Мама плакала – она не хотела, чтобы я уезжала в Германию и оставалась там навсегда. Хельмут обещал ей, что я буду приезжать часто. Маме я тоже ничего не сказала – и только тете Зине, оставив Хельмута дома, закрывшись у нее на кухне, я рассказала все как было – и про свою любовь, и про тюрьму, и про Хельмута. Она слушала меня молча, не перебивая, только какая-то гримаса отчаяния была у нее на лице – и, глядя на нее, я поняла, что она уже стара, и мама стара, и что я покидаю их как раз тогда, когда их собственная жизнь начинает приближаться к концу, и будет становиться с каждым годом все более и более тяжкой. Но тут я уже ничего не могла поделать. Однажды я уехала в Ленинград – теперь мне предстояло ехать дальше, остановить это было уже невозможно.
А потом мы вернулись в Питер, и начался год ожидания – я учила немецкий, обложилась книгами, ходила на курсы и потихоньку начинала разговаривать с Хельмутом по-немецки. Он предлагал мне подумать о высшем образовании, но я решила отложить этот вопрос до того момента, когда я пойму, что и как я буду делать в Берлине. Образование, безусловно, необходимо – но сперва надо попытаться все-таки стать на ноги, чтобы помогать своему мужу по мере сил. Если удастся, в Германии я хотела прежде всего устроиться на работу. Я думала о том, почему бы мне не вернуться после некоторого перерыва к старой специальности и не попробовать устроиться в «Люфтганзу». С фамилией Забрисски, с немецким гражданством это было вполне возможно.
Счастье мое
Станция «Jakob-Kaiser-Platz». Я выхожу из метро и сажусь на специальный автобус, чтобы ехать в аэропорт Тегель. Через три часа у меня вылет. Я уже полтора года работаю в «Люфтганзе».
Цокают мои каблучки по полам одного из лучших аэропортов Германии. Я улыбаюсь всем встречным самой обворожительной улыбкой, на какую только способна, – и все улыбаются мне в ответ, аэропорт плавно обтекает меня справа и слева, не задерживая, не затрагивая, несет меня по волнам. Здесь все отлажено, все отмерено, здесь практически не бывает накладок, задержек, здесь самая лучшая форма и самая лучшая еда, какую только можно себе представить, здесь почти нет проблем с начальством и экипажами, а проблемы есть только общие – с пассажирами да если в воздухе что случится. У меня нет проблем, потому что я на хорошем счету. Я старательная русская, я закончила с отличием курсы повышения квалификации, у меня много часов налета, я всегда вежлива, всегда сдержанна, всегда мягка. Я ценный кадр, я немецкая гражданка с большим опытом и великолепным знанием русского языка, которую можно ставить на рейсы в Россию, и она обеспечит контакт и безопасность, и сделает так, что у самых придирчивых русских пассажиров, богатых русских пассажиров не будет к компании никаких претензий. Меня уважают и ставят в пример другим иммигрантам – уборщикам и работникам летной столовой. Мне перед ними немного стыдно – но ведь я сюда не стремилась, я не хотела во что бы то ни стало взять эту страну приступом, я просто вышла замуж. И я не сижу дома, не жду, пока муж, расшибаясь в лепешку, заработает для меня еще денег, – я зарабатываю их сама. А еще я посещаю занятия в университете, по специальному расписанию, подстроенному под мой рабочий график. И через несколько лет, не очень скоро, не так скоро, как другие, но все-таки я превращусь в человека с дипломом о высшем образовании – в Германии очень ценят высшее образование, даже больше, чем в России – я стану совсем уважаемым, образованным человеком. И я еще молода, совсем молода, мне только двадцать четыре года, я еще все успею – получить диплом, заработать хорошую летную пенсию, родить детей, вырастить их, отблагодарить мужа за все, что он для меня сделал. У нас пока маленькая квартира в Восточном Берлине – но может быть, когда-нибудь будет и дом в пригороде. И тогда я уйду на покой, перестану летать, и стану социальным работником – буду помогать другим, как когда-то помогали мне, и для этого сейчас я изучаю психологию и право, и мои коллеги уже начинают консультироваться со мной по мелким юридическим вопросам, хотя изначально это не моя, а их страна и ее законы. Я знаю законы и уважаю их – хотя когда-то, «в далекой дикой России», я сидела в тюрьме. Об этом, правда, никто не догадывается, тем более, если у меня такой муж, как Хельмут. Мне очень повезло с мужем.
Но сегодня моя улыбка чуть более формальна и чуть хуже приклеена, чем следует. Я думаю о другом. Только что на улице я встретила призрака из прошлого. Не из питерского, а из самого далекого школьного прошлого – первую красавицу нашего класса Аню Альчук. Лучше бы я ее не встречала, лучше бы я не заходила в аптеку перед полетом, лучше бы я поехала в аэропорт прямо из университета – я не так уж часто хожу этой дорогой, и не следовало идти вечером, хотя еще и не стемнело, по этой слишком оживленной, слишком яркой и шумной улице – на этой улице могут быть разные неожиданности. Но я считала себя уже почти местной – и потому шла спокойно.
Я шла по улице, жевала вкуснейшую немецкую сосиску в удобной картонной упаковке и думала о том, нравится ли мне жить в этом городе. Мимо, ловко маневрируя между машинами, проносились велосипедисты, перевозящие своих детей в маленьких прицепах. В уличных кафешках и на зеленых стриженых газонах тусовался народ. В мелких квадратных бассейнах плескались малыши, мамаши подставляли лица солнцу.
Я заглянула в аптеку, купила забытую дома мелочь и в двух шагах, у ресторанчика, наткнулась на Альчук. Я узнала ее сразу – она, как ни странно, тоже узнала меня почти сразу, несмотря на стрижку, косметику, форму и выражение лица. Я остановилась в изумлении, а потом не выдержала и кинулась к ней – она повернула голову, посмотрела секунду и сказала: «Надо же, Соколова!» С той самой интонацией, с какой говорила когда-то в классе – интонация не изменилась, несмотря ни на что.
– Ты что тут делаешь, Соколова?
– Я тут живу. Работаю, в «Люфтганзе».
А ты?
– А ты что, не видишь?
– Вижу…
– Ну и умница, сама все понимаешь. Как же ты попала-то сюда? В «Люфтганзе»? Неужели правда стюардессой взяли?
– Взяли.
– Ну ты даешь, Соколова. Кто бы ожидал! Стюардессой, да еще в Германии! Мало им своих стюардесс!
– Да я теперь вроде бы тоже своя. Я замужем. У меня муж – немец.
– Молодец. Уважаю. Я вот тоже так хотела, да не получилось. Ну ничего, еще, может, получится. Главное – не терять голову и действовать! Что, поразила я тебя? Поразила, вижу. Ну так и ты меня поразила – мы квиты.