Невеста вечности

Степанова Татьяна Юрьевна

– Чем же? – спросила Катя.

– Одын, совсем одын, – ответил Страшилин с кавказским акцентом и грузно полез из машины.

Катя наблюдала, как он шествует к длинному торговому павильону из пластика, расположенному у дороги. В павильоне – множество маленьких магазинчиков. И «Продукты», и «Цветы», и «Хозяйственный», и «Зоомагазин», и туристический «Экспедиция». Таких торговых павильонов – полно в Подмосковье, вокруг всегда много машин, покупателей. Тут же автобусная остановка и торговые палатки.

«И

зачем вы мне все это рассказываете, дорогой коллега, – лениво думала она, – мне все это совсем, совсем не интересно. Ваше прошлое, ваше настоящее, Андрей Аркадьевич. Меня интересует только дело уголовное, которое вы расследуете, а я волей обстоятельств вынуждена тоже расследовать бок о бок с вами. Так что ничего личного, ничего… ничего… ничего…»

Катя чувствовала усталость и апатию. Неблизкий все же конец в район по загруженной дороге, а толку никакого. Вроде несложное дело – это убийство, а они с самого начала наталкиваются постоянно на какие-то препятствия.

Она вышла из машины и решила посмотреть в палатке «Мороженое» – нет ли чего там такого, чтобы подсластить жизнь и поднять настроение. Палатка располагалась у автобусной остановки, запруженной народом. То и дело подходили автобусы и маршрутки, но толпа пассажиров не убывала.

Катя уже дошла до палатки, остановилась, чтобы посмотреть, что на витрине, как вдруг…

– Не оборачивайтесь. Обернетесь – ничего не узнаете. Я ничего не скажу.

Катя замерла. Женский свистящий шепот ей в спину.

– В чем дело? Вы кто?

– Я сказала – не оборачивайтесь. Стойте как стоите. Вы ведь из полиции, я вас узнала. Вы в монастырь приезжали. С послушницами говорили, которые к старику на «Маяк» ходили. К тому самому, которого убили. В монастыре сейчас об этом шепчутся по углам.

– Да, я капитан полиции. А вы кто?

– Неважно, – прошептал женский голос, – вы слушайте, что я скажу.

– Я вас внимательно слушаю. Но может, мы нормально поговорим?

– Так нормально. Не оборачивайтесь.

– Хорошо, хорошо.

– Так вот – не было их в тот вечер в монастыре. Ни на службе, ни на ужине.

– Троих послушниц?

– Да, да, троих. Мать настоятельница болеет. Ей некогда за монастырем следить. Собой только занята. А в монастыре скверна завелась.

– Как это понять? – спросила Катя.

– Говорю вам – скверна. Вот вы и разберитесь.

– А вы кто?

– Никто, – прошипел женский голос.

И Катя услышала, как за ее спиной к остановке подъехал автобус. Она мгновенно обернулась, но ничего не успела толком заметить в первую секунду – пассажиры хлынули на выход из средней и задней двери. А другие садились в переднюю дверь.

Но вот в салоне промелькнула фигура в черном – монашеское одеяние, полуапостольник, низко надвинутый на лоб. Катя видела монахиню всего несколько мгновений. А затем та скрылась среди пассажиров переполненного автобуса.

Автобус тронулся – и вот он уже далеко в потоке транспорта на Ярославском шоссе.

Катя вернулась к машине. Подошел Страшилин с пакетами в руках.

– Что случилось? Вы словно «Летучего голландца» увидели.

– Кажется, да, – Катя рассказала о происшедшем.

– Интересно, – Страшилин бросил пакеты на заднее сиденье, – аноним в деле объявился. А вы уверены, что это была монашка?

– Я видела монашку в салоне автобуса. Но все продолжалось буквально доли секунды. Я ее даже узнать не смогу, потому что ее лица в автобусе не разглядела.

– А голос?

– Голос женский, немолодой вроде как.

– Она сказала, что в монастыре шепчутся по углам?

– Да.

– И что сестер Риммы, Пинны и Инны не было в тот вечер в монастыре?

– Она по имени их не назвала. Сказала – послушницы, с которыми вы… то есть мы с вами беседовали.

– А как это понимать – скверна в монастыре завелась?

– Я не знаю, – ответила Катя.

– Вообще, что за слово такое – скверна?

– Непорядок… нет, не то значение… скверные дела. Андрей Аркадьевич, я не понимаю. Эх, надо было бы мне обернуться сразу.

– Ну, обернулись бы – увидели перед собой монахиню. И ничего бы не узнали. – Страшилин положил Кате руку на плечо. – Да вы не переживайте. Это же шаг, и какой еще шаг вперед. Пусть это негласный свидетель, но теперь мы можем алиби послушниц смело ставить под сомнение.

– Может, это оговор? – возразила Катя.

– Может. Женское сообщество непредсказуемо. – Страшилин хмыкнул. – Когда женщины вместе собираются, что они делают? Сплетничают, порой интригуют друг против друга, злословят. Всегда найдется та, кто недовольна другими. Женский монастырь должен чем-то от такой модели отличаться?

– По идее, должен.

– В идеале, – сказал Страшилин, – а если идеала нет или он недостижим? Как она вам сказала – игуменья болеет и ей некогда за порядком следить?

– Помните, когда мы приезжали, она где-то у врачей находилась на обследовании?

– Помню, – Страшилин достал сигарету и закурил, – но если честно, меня во всем происшедшем заинтересовало вот это словцо нашей тайной осведомительницы – скверна. Что она все-таки имела в виду, а?

Катя молчала, прокручивала в голове этот коротенький разговор – в спину, в упор.

– Нас просят разобраться, – сказала она, – только вот в чем?

– В скверне, – Страшилин снова произнес это слово, как будто смаковал его. – Я все ждал, где, где же в этом тихом убийстве подвох. Кажется, сейчас мы к этому самому подвоху приблизились с вами вплотную, Катя.