Невеста войны. Спасти Батыя!
Шрифт:
Хатун была одета необычно: в мужскую одежду, только бохтаг на голове выдавал в ней замужнюю женщину. На коне держалась отменно, словно и родилась в седле. Я мысленно усмехнулась, вот оно, монгольское воспитание, талант не пропьешь. Огуль-Гаймиш цепко оглядела моего коня и меня саму, видно осталась довольна, хмыкнула и сделала знак, чтобы я тоже садилась. Так же внимательно наблюдала, как я птицей взлетела в седло (вот всегда любила этакий шик, в седло нельзя забираться, в него нельзя садиться,
Она неслась вперед, не оборачиваясь, прекрасно понимая, что мы следом. Хатун, видно, ездила часто, потому что окрестности знала хорошо, чувствовала себя уверенно. Вообще-то это оказалось приятно: мчаться по степи, не оглядываясь на остальных, мне тоже понравилось. В караване такого не позволяли, особенно после убийства купца, по горам не поскачешь, а здесь можно, Великую хатун небось охраняют, значит, и меня тоже.
Ветер свистел в ушах и выжимал слезы из глаз, но я не отставала, вдруг она меня таким образом проверяет?
Наконец Огуль-Гаймиш замедлила бег своего коня, а потом и вовсе остановилась. Хатун оглянулась на меня, весело засмеявшись. Мы были вдвоем, остальные сильно отстали. Сделав знак, чтобы я подъехала ближе, она похвалила:
– А ты сильная! Ты не рождена в степном племени, но в седле держишься легко, значит, ты воин. Зачем ты здесь?
Меня не обыскали в этот раз, то есть у меня запросто могло быть оружие, охрана далеко, пока подъедет, я могла бы ее убить, но хатун не боялась. И я ответила вопросом на вопрос:
– Хатун, ты меня не боишься?
Несколько мгновений она просто смотрела, потом губы насмешливо дрогнули:
– Тебе нужна не я, тебе нужен Великий хан. Зачем? Убьют его и без тебя.
Я чуть не икнула от неожиданности.
– Наоборот, хочу предупредить, чтобы был осторожней.
Огуль-Гаймиш резко отвернулась, и без того узкие глаза превратились в щелочки, зло блеснув.
– Он хотел сделать Великой хатун Сорхахтани!
Вот оно что… хатун отравит мужа за то, что он решил жениться на ее сопернице? Я вдруг отчетливо поняла, что если вернусь с этой прогулки живой, то только чудом, и решила идти ва-банк.
– Но если его убьют, Великим ханом станет Бату.
Бровь красавицы приподнялась почти недоуменно:
– Нет! Бату останется в своих степях, а в Каракоруме править буду я!
Я вспомнила, что так и будет, Вятич рассказывал (к моему стыду, я не помнила этого из школьного курса истории), что Огуль-Гаймиш правила даже дольше самого Гуюка, пока Батыю не удалось продавить избрание Мунке. Но Мунке – сын Сорхахтани, и, кажется, именно он приказал казнить Огуль-Гаймиш. Ой-ой… вот это перипетии!
– Тебе нужно опасаться Мунке…
И снова глаза красавицы блеснули:
– Не Мунке, а Сорхахтани.
Меня уже заботила другая мысль: значит, ей самой выгодна смерть Гуюка, не она ли отравит?
Но к нам уже приближались остальные всадники, их было слышно за спиной, разговор пора заканчивать.
– Ты убьешь Гуюка?
А что, если это последний вопрос в моей жизни?
– Зачем, у него и без меня друзей хватит.
– Друзей?
– Да, предают друзья, враг он и есть враг, его видно издалека, а тайными врагами могут быть только друзья. Многим выгодна смерть Гуюка, я не буду защищать, и ты не вмешивайся. Если жить хочешь.
Жить я очень хотела и подумала, что если уж жена не мешает, то чего я полезу? Может, уже хватит вмешиваться в чужую историю? В конце концов, я для чего сюда отправлена? Чтобы покончить с Гуюком. Если это сделают без меня, то к чему рисковать своей шкурой?
– Почему ты предупреждаешь меня?
Сопровождающие были уже совсем рядом, хатун снова насмешливо сверкнула глазами:
– Потому что ты хорошо держишься в седле!
Последние слова она уже договаривала вполоборота, делая знак остальным, чтобы следовали за нами.
– Смотри, как красиво! – Ее рука с кнутом, зажатым в кулаке, обвела вокруг.
Я согласилась, но только из вежливости, вокруг была степь с оврагами и какой-то горушкой на горизонте.
– Нет, ты больше любишь лес, ты не в степи родилась!
И снова скачка, но на сей раз хатун не стала меня дожидаться, она подпустила к себе сопровождающих и, практически не обращая внимания на мою скромную особу, направилась обратно к своему дворцу. Остальные тоже старательно не обращали внимания на «эту уруску».
Ну и что мне делать? На всякий случай я доехала до дворца, но поскольку внутрь не пригласили, отправилась восвояси. Никто не задержал. А что, если они потом обвинят в неуважении к Великой хатун? Они вполне могут…
На подъезде к караван-сараю меня встречала Сильвия. Я метнулась к подруге:
– Что случилось?!
– С тобой?
– Почему ты здесь?
– Тебя встречаю.
Я с трудом выдохнула.
– Зачем, Сильвия?
– Беспокоилась.
Рынок Каракорума похож и не похож на самаркандский базар одновременно. Здесь тоже многоязычие, пестрая толпа, гвалт, рев верблюдов, ржание, блеянье, самые разные запахи, звуки, цвета… Но он какой-то весь с оглядкой на дворец, что ли?
Как и везде, базар – центр общения, здесь можно встретить кого угодно.
Здесь мы встретили (хотя уже через пару минут у меня создалось впечатление, что это нас встретили) христианского священника. Он осенил нас с Сильвией большим серебряным крестом и, видно, ожидал, что подойдем к ручке, а потому был неприятно поражен, что делать этого не стали.
– Дочери мои, почему не вижу вас в стенах храма?
Едва ни ляпнув «чего я там забыла», я принялась валять дурочку:
– Какого храма?