Невеста Всадника без головы
Шрифт:
– Что в школе?
Вадим ответил бы не сразу, а минуты через две, когда любой другой нормальный собеседник уже потерял бы терпение и махнул рукой на возможность узнать новости.
– В понедельник у вас будет контрольная. Хитров порвал куртку Самойловой. Химичка просила передать, чтобы ты прочитала два следующих параграфа.
Так, в трех предложениях, Вадим сообщил Ане все самое главное этого дня.
Вадима сменил бы Юра. Он бы говорил не переставая, пытаясь ее рассмешить и создавая вокруг себя суету, от которой Аня бы быстро устала.
– Юр,
Юра, довольный тем, что обязательный визит к больной сестре закончен, быстро и охотно выскочил бы из комнаты.
Потом пришла бы участковая врач, заполошная Елена Федоровна Гордеева, которая быстро, почти галопом, прогарцевала в ванную, потом в комнату, послушала Аню холодным стетоскопом и, повернувшись к стоящей поодаль маме, сказала:
– Что поделать – эпидемия! А ваша Анечка совсем взрослой стала! Я еще помню…
Все воспоминания участковой Гордеевой были правдой – она Аню знала совсем маленькой девочкой, пропускающей по болезни детский сад каждую неделю.
Потом Гордеева с бабушкой пили чай на кухне, а мама, облегченно улыбаясь, поправляла постель и говорила:
– Так, пойду-ка я что-нибудь испеку, тортик какой-нибудь легкий. Хочешь «наполеон»?
Ане обычно тортика не хотелось, но она кивала, и вскоре по всему дому разносился запах ванили, шоколада и сдобы… «На пробу» мама бы приносила большую ложку начинки, и Аня осторожно слизывала языком лакомство.
Периодически бабушка заставляла бы ее, закутавшись в одеяло, перебираться в другую комнату, а сама в это время перестилала постель, открывала форточку, приносила чистую чашку. После Аня ложилась на прохладные простыни, а бабушка спохватывалась и подкладывала ей под ноги грелку, завернутую в беличий конверт. Аня помнила эту свою шубку, которую она носила еще в первом классе. Когда шубка пошла по швам, бабушка сделала из нее наволочку-конверт, куда и вкладывала грелку. Мех белки был шелковистый и приятный, тепло так держалось очень долго.
Потом хрустальные подвески, на которые она смотрела, но уже не замечала, вдруг превратились в одну сплошную сверкающую окружность, а подушка под щекой стала опять теплой, но это тепло было уже уютное, сонное. Аня закрыла глаза и подумала, что болеть дома – этот почти счастье. Через некоторое время, уже почти во сне, она почувствовала запах ванильного заварного крема. «Мама готовит», – подумала она и заснула крепким сном. Ей снилось, что крем взбивает миксер, который сначала крутится очень быстро, потом медленнее и медленнее. И это его движение уже не раздражает, а почти убаюкивает. Жаль только, что папа, который держит миску с готовым кремом, вдруг ее выпускает из рук, и она падает, издавая оглушительный хрустальный звон, за миской вдруг почему-то начинают падать хрустальные подвески из люстры. Их звон, неожиданно громкий, будит Аню…
… – Господи, Сашка, ты можешь хоть один раз что-то сделать так, чтобы ничего не упало и не разбилось!
Аня открыла глаза и увидела мужа, вернее, нижнюю часть его спины.
– Ты что там, под кроватью,
– Осколки собираю. – голос мужа прозвучал приглушенно. Близнецы стояли рядом с кроватью и, мешая отцу ползать по полу, хвастались:
– Пока ты спала, мы съездили и купили всего-всего! Нам папа сам разрешил выбрать!
В нос Ане совали каких-то страшных уродцев-роботов, которые шевелили руками и ногами.
Сашка, насупленный, стоял отдельно и еле сдерживал слезы.
– А с тобой что?
– Ничего, – отвернулся сын.
– С ним все, как всегда. – это вынырнул из-под кровати Максим. – Он разбил большой бокал с апельсиновым соком, а заодно и выкупал в этом соке свой телефон.
Маленький дешевый телефон они подарили Сашке на день его рождения. Этот подарок, помимо всего прочего, был продиктован и соображениями безопасности.
– Ну, ничего страшного, – обнадежила Сашку Аня. – Стаканов у нас тьма, сок, думаю, тоже еще есть, а телефон высушим. Может, повезет, и этот утопленник будет работать.
– Ну да, – недоверчиво всхлипнул сын.
– Ну да, а если не высохнет, купим другой, третий! Ты их настолько разбаловала, что никакой управы теперь на них нет! Они даже не понимают, что можно, а чего… – начал было Максим.
– Ты разбудил меня для того, чтобы сообщить это? – спросила Аня.
– Да! – Максим по инерции продолжил выговор жене, но потом неохотно добавил: – Нет! Ужин готов, я тебе его сейчас принесу.
Аня хотела было отказаться, но, заметив на лицах близнецов какое-то странное выражение, промолчала.
Через десять минут перед Аней стояла глубокая тарелка с густой манной кашей. Каша была скорее соленая, чем сладкая, а ложку Максим дал большую. Аня подавила вздох вместе с невольным судорожным глотательным движением.
– Ты, мама, ешь! Сама говорила, что от каши все сразу здоровеют, – мстительно, в один голос, сказали дети.
«Да, болеть – это почти счастье! – подумала Аня, но, съев ложку каши, тут же про себя добавила: – Хотя повар нужен. Максим прав».
Потом, когда Аня выздоровела, она простила Максиму его невольное раздражение, крики на детей, хлопанье дверью. Она даже умилялась тому рвению, с которым он возился в тот день на кухне.
Впрочем, таких ситуаций больше не возникало. К счастью, Аня была здорова, а Максим, поглощенный работой, в домашние дела почти не вмешивался. И эта немного смешная, немного грустная история стала забываться. Ане уже казалось невероятным, что ее муж варил борщ, манную кашу, возился с мальчишками и изо всех сил старался навести в доме порядок. Да, она сама была виновата, что с самого начала семейной жизни не привлекала его к хозяйству, а с появлением Сашки и близнецов – к ежедневному, ежечасному, ежеминутному круговороту обслуживания детей. Муж привык ко всему готовенькому. А у Ани не было потребности в душевном единении с Максимом, а ведь только так, по ее мнению, должны воспитывать детей родители. Поэтому она и воспитывала, и обихоживала мальчиков только сама.