Невеста Всадника без головы
Шрифт:
Так или иначе, но этот трагикомический эпизод с борщом и кашей не повторился, и все пятеро его участников больше никогда не выглядели, да и не чувствовали себя одной семьей, пусть шумно-бестолковой, неорганизованной, но семьей. Уже давно они поделились на «Он» и «Мы». «Он» – это папа, Максим, и «Они» – это Аня и мальчики. «Он» всегда спешил, был недоволен и часто закрывался в своем кабинете. «Они» еще долго по привычке ждали, что «Он» с ними поиграет, погуляет, поговорит, свозит в кино или просто покатает на своей большой машине. Но этого не случалось. Вместо этого в доме появились новые люди, которые не только помогали
– Мы больше никогда не бываем наедине. Спальня не считается. Ты приходишь теперь слишком поздно, а я пью слишком много успокоительного, – сказала как-то Аня.
Максим ничего не ответил. Он всецело был поглощен какими-то расчетами.
«Ты увидишь, я был прав!» – вот какое было у Аниного мужа любимое выражение. Максим, разумеется, и был прав. Во всяком случае, ему так казалось. Аня же должна была поверить ему на слово – касалось ли это манеры общения с многочисленной охраной дома, температуры воздуха в комнатах или ее, Аниного, самочувствия.
Вопрос ее здоровья с некоторых пор стал предметом частого обсуждения.
– Тебе надо пройти диспансеризацию. Нечего кривиться – весь мир следит за своим давлением, кровью и холестерином, – в категоричной форме заявил как-то Максим.
– Ну, это больше к тебе относится, это ты у нас свининку любишь, – парировала Аня.
– Ань, я не настаиваю, делай как знаешь, просто знай, что в любой момент ты можешь с водителем поехать в поликлинику.
Аня кивала, а потом совершенно случайно посреди дня дежурный водитель, который всегда оставался в доме, останавливал ее во дворе:
– Анна Алексеевна, когда выезжаем?
– Куда?
– Как – куда? В поликлинику…
– Спасибо, но я никуда не собираюсь…
– Извините, значит, я неправильно понял.
– Вероятно!
Аня негодовала – Максим по-прежнему пытался выстроить ее жизнь до мельчайших подробностей. И в этих попытках проглядывало уже не занудство педанта, не желание мужа подчинить себе жену, а нечто более серьезное, с чем Аня справиться не могла. В характере Максима все больше проявлялись черты деспота.
В те далекие времена, когда Аня и Максим только начинали встречаться, когда воспоминания о встрече в музее были свежи, Максим казался человеком строгим. Эта строгость, касающаяся прежде всего собственных поступков, трансформировалась в эмоциональную сухость и чрезмерную требовательность к другим. Аня, испытавшая на себе его влюбленность, не могла не отметить, что именно чувства делали Максима обаятельным. Под напором его «инициатив», а выражение чувств, в его понимании, могло иметь прежде всего такую форму, устоять было непросто. Сложно было быть не втянутой в орбиту бешеной деятельности, затеянной ради тебя… Даже после исчезновения Олега, будучи абсолютно равнодушной к внешнему миру, Аня так или иначе потихоньку встраивалась в предлагаемую Максимом схему отношений. «Если бы тебя это не устраивало, ты бы не поддалась!» – так сказала она сама себе по этому поводу. Однако, как только жизнь принимала формы более-менее устойчивые, Максим становился тем самым Максимом, который так раздражал Аню. Впрочем, к прежней сухости, педантичности и невниманию сейчас прибавились нетерпение, раздражительность
«У вас дети, на его плечах большая семья, которая живет достаточно вольготно, – не уставала напоминать Варвара Сергеевна. – Имеет тебе смысл быть снисходительнее». Аня и старалась быть снисходительнее, но это ее великодушие Максим не ценил, как порой не ценят завоеванное. Аня же вспоминала, как Максим ее «завоевывал», каким подарком для него когда-то было ее внимание. И эта разница в отношении ее огорчала. Поддавшись на его уговоры («Я люблю тебя, и мне достаточно, чтобы ты просто была рядом!», «Я ничего не требую, давай поживем вместе – я сумею подстроиться под тебя!»), поддавшись материнским увещеваниям («Он тебе столько уже простил, он был рядом, когда тебе было тяжело – это ли не настоящая любовь?!»), Аня сначала чувствовала себя королевой, милостиво позволяющей себя любить, теперь же оказалось, что королеве можно делать замечания, поучать и наказывать недовольным молчанием.
– Вы же понимаете, что это лечится небольшим количеством успокоительного и временем. Мы не сможем сделать то, что подвластно дням и неделям. Мы можем смягчить, мы можем отвлечь и «задавить» душевную боль, но вылечить мы не можем. И потом, что именно вас так тревожит? На что вы обратили внимание? – врач нетерпеливо посмотрел на пожилую женщину, сидящую напротив. Он знал ее с давних пор. Еще с тех, когда она со стильной прической, горделивой осанкой, с немного высокомерными манерами приводила на диспансеризацию своих детей. Сейчас, сохранив привлекательность лица, женщина потеряла спокойствие и решительность. Растерянность стала привычной миной на ее лице.
– Я понимаю, – отвечала женщина врачу, но не двинулась с места. Ей казалось, что, пока она сидит здесь, в этом знакомом кабинете, с этим давно знакомым человеком, все беды, все страхи, все напасти отступят.
– И потом, может, вам это все кажется?
– Не знаю, – тем же тоном отвечала женщина. Она и впрямь не знала, что происходит с ее дочерью. – мы живем отдельно. Но ее муж жалуется на странности в поведении.
– У моей жены «странностей» тоже хватает, – привычно пошутил врач.
– Зять давно уже повторяет об этом. Но боится заговорить с ней о визите к врачу. Боится ее обидеть, задеть, сделать ей хуже. Но ведь дети…
– Да, постродовая депрессия – это коварная штука. Но она проходит бесследно, если соблюдать некоторые правила и подкреплять их небольшими медикаментозными усилиями.
– Но ее младшим детям уже по четыре года.
– И что? Вы хотите сказать, что за это время она могла оправиться от родов? Вы заблуждаетесь: если ничего не делать, обострение может наступить и через пять лет.
Врач помолчал. Он не мог сказать, что спешит к пациенту, что из этих разговоров, которые ведутся уже длительное время, он никогда не поймет, в чем же ненормальность поведения молодой женщины, дочери его старой знакомой. Он никак не может собраться с духом и не может приказать привезти наконец дочь на прием. Он чувствует, что за всеми разговорами скрыта какая-то семейная тайна, о которой Варвара Сергеевна не может или не хочет говорить. «Господи, беда с этим ложным чувством собственного достоинства! Давно бы уже вылечили, а вместо этого…» – вздохнул врач.