Невезуха
Шрифт:
— У них с этим делом ещё хуже.
— Но ведь вы наверняка планируете какую-нибудь поездочку по городу, а? Родственничкам обычно столицу показывают. Может, договоримся?
Ага, поездочку... Сейчас!
И тут чудесным образом объявился сосед с первого этажа, специалист по телевизорам.
То есть это я решила, что чудесным образом.
Я тогда была на семь лет моложе и на семь лет симпатичней, и мне казалось, что я ему нравлюсь.
Я бросилась к нему:
— Пан Анджей, вы не могли бы одолжить мне до завтра сто шестьдесят тысяч? Вечером верну, вот, привезла родню из Австралии, и не хватает
— С удовольствием одолжил бы, — отвечал пан Анджей с легким смущением, — но жена ведь решит, что я пропил деньги.
— Так я засвидетельствую, что вы мне дали!
— Еще хуже. Она уже давно думает, будто я вас клею.
— А я засвидетельствую, что не клеите!
— Вот тогда мне уж точно не миновать развода...
Вокруг нас и такси начал собираться народ.
Я ведь не в пустыне жила...
— Не хочется вас расстраивать, — заметил симпатичный мафиози, — но я на работе, и за простой тоже надо платить.
И в тот момент, когда я уже совсем было решилась упасть в обморок и уехать отсюда на «скорой помощи», появился мужчина моей мечты.
В то время обожаемый, а позже разоблаченный как дикое чудовище. Доминик.
Он вылез из своего «вольво» и спокойно спросил:
— Что тут происходит?
В долю секунды я пережила несколько землетрясений, армагеддонов, изгнаний из рая, инфарктов и вознесений на небеса. Эпилогом стало посыпание вулканическим пеплом. Последние минуты Помпеи, в общем.
— Ничего, — слабым голосом произнесла я. — Не хватило денег на такси.
— Пан из мафии? — деловито спросил Доминик у бандита.
— Из мафии, — холодно ответил бандит. — Такси зарегистрировано. Налоги плачу.
Едем из аэропорта.
У Доминика хватило сообразительности затеять спор не с мафией, а со мной:
— Они ведь должны были завтра прилететь?
Я готова была голову на плаху положить, что сообщила ему правильную дату, однако в данной ситуации предпочла не возражать:
— А прилетели сегодня. Возможно, дорогой, они перепутали день...
Доминик молча расплатился, с раздраженным видом снова сел в «вольво» и укатил прочь.
Отчаяние мое смешалось с облегчением, образовав потрясающий коктейль.
Когда я наконец вошла в квартиру, мои дети уже успели гостеприимно принять австралийскую родню. Кася с энтузиазмом изображала, как мамочка в младенческие годы съезжала с дивана на старой гладильной доске; Томек накрыл праздничный обед, состоявший из позавчерашнего картофельного супа, селедки в масле, мороженого и холодного бигоса. Тетушка и дядюшка сидели на стульях посреди полностью распотрошенных чемоданов с остолбенелым выражением на лицах.
— Яблочко от яблони недалеко падает. — Голос тетки напоминал перец, опилки и айсберг одновременно.
Неожиданно мои воспоминания совершили прыжок назад, в ещё более ранний приезд.
Тогда приезжала бабушка...
* * *
В общем-то, это была даже не моя бабушка, как и не мои дядя с тетей. Бабушка была двоюродной, сестра моей родной бабушки по женской линии, а разделение семейства по континентам произошло много лет назад, сразу после воины, в сороковых годах. Двоюродной бабке удалось на заре жизни, ещё во время войны, выйти замуж за натурального австралийца, она с ним встретилась в немецком лагере, а после освобождения
В конце концов я тоже осталась одна — единственный польский потомок своей бабушки, внучатая племянница австралийской бабки.
Именно ради холерной заботы обо мне австралийская родня и приезжала регулярно, считая своим святым долгом опекать польское нацменьшинство, тем более что не такой уж крюк — завернуть в Польшу по дороге в Англию или Францию, где училась или прохлаждалась юная австралийская поросль. Моим крестным отцом стал.., секундочку, нужно подумать.., брат жены сына двоюродной бабки. То есть брат бабулиной невестки. Ну, в общем, какое-то родство всегда можно раскопать. Даже со мной.
Моя родная бабушка умерла, оставив мою маму в одиночку болтаться в этом сложном мире с непонятным общественным строем, замотанную, усталую, но одновременно беззаботную и легкомысленную. К счастью, мама хотя бы встретила папу, но проблем у неё меньше не стало. Отец трудился до упаду безо всякой пользы для семьи, так как не умел никому отказывать, мечтал, чтобы все было хорошо, и неизменно верил, что так и будет. Папа несколько расходился с идеологией, из-за чего ему охапками совали палки в колеса, пока в конце концов он не умер от обыкновенного инфаркта. Мне тогда было года два.
Двоюродная бабка приехала сразу же после его смерти, констатировала, что жить в этой стране невозможно, это просто какой-то сумасшедший дом и питомник для преступников, а бытовые условия не отвечают элементарным потребностям человеческого организма. Бабка попыталась уговорить мою мать эмигрировать, но та не пожелала. Она, видите ли, не могла оставить свою собаку, которая умерла бы с тоски, да и дочь, то есть я, должна была окончить польскую школу. В результате двоюродная бабка умотала раньше времени, уверяя, что в этой тесноте, с собакой на голове и трамваями под окном не проспала спокойно ни единой ночи. Но сердце бабулино вроде бы разрывалось на части, так что, уезжая, она объявила — я, единственная внучка её родной сестры, должна стать наследницей половины семейного состояния. Тогда такая мысль вполне могла втемяшиться ей в голову, поскольку я ещё не отметилась ничем ужасным...
* * *
После бабули приезжала моя двоюродная тетка с мужем; я решила, что он мне должен доводиться дядей.
Они выбрали не самое лучшее время, так как тогда у меня ещё имелся муж, а я как раз родила Касю. Слово «теснота» полностью описывало наше жилище — в двух комнатах обитали моя мать, мой муж, двое моих детей, я сама и кошка. Собака к тому времени, к счастью, померла.
К счастью — потому что иначе в нашей квартире ещё беспрестанно толклись бы многочисленные газетчики и телевизионщики, жаждущие взять интервью у пса-долгожителя.