Невиданные чудеса Дивнозёрья
Шрифт:
В общем, годик-другой он так пожил, а потом у той избушки настоящий домовой сыскался: тот, кому там судьбой было назначено жить, – пришлось собирать вещички, прощаться с котом и уходить восвояси.
После нескольких таких попыток Никифор окончательно уверился, что места, где он бы чувствовал себя хозяином, не существует вовсе. Такое с домовыми изредка, но случалось. Может, не построили ещё тот самый, родной уголок?
Тогда он решил, что уж лучше жить одному, чем где попало и с кем попало, задружился с лесовиками и каждое лето проводил
В погожий летний день Никифор сидел на своей любимой полянке в рощице. С утра он собирал грибы, чтобы насушить запасов на зиму, и к обеду сильно притомился, поэтому решил присесть на поваленную сосну – от-дохнуть.
Бездомный домовой снял лапти, размотал портянки и поставил на мягкую травку усталые пятки. Повсюду, куда хватало глаз, буйно цвёл иван-чай, над поляной жужжали пчёлы, на небе не было ни облачка, и вскоре Никифора так разморило на солнце, что он не сразу заметил, когда на поляне появилась женщина лет тридцати пяти-сорока с толстыми чёрными косами.
«Тоже, небось, по грибы пошла», – подумал Никифор. Но, присмотревшись, понял, что ошибся: при ней даже корзинки не было. Впрочем, какое его дело, кто и зачем в лес шастает? Не его это вотчина. А его люди всё равно не видят, ежели сам не захочет показаться – на этот счёт можно было не беспокоиться.
– Здравствуй, дедушко, – женщина наклонила голову в приветствии, и домовой заозирался по сторонам.
Кроме них двоих на поляне никого не было. Ну дела!
– Это ты… мне? – с опаской уточнил он (спокойствие, только спокойствие, если она его не видит, то и не услышит).
– А кому же ещё, – незнакомка улыбнулась. – Слыхала я, будто в лесу живёт бездомный домовой. Это ты и есть?
– Допустим, – Никифор на всякий случай надел лапти – мало ли, вдруг придётся ноги уносить. – А ты сама-то чьих будешь? Ведьма, что ль?
– Допустим, – передразнила его женщина. – Таисьей меня кличут.
– А, так я слыхал о тебе, – домовой с облегчением выдохнул. О Таисье ему рассказывали и лесовики, и домовые, и даже банник Серафим. Все сходились во мнении, что местная хранительница баба хоть и добрая, но строгая – у такой не забалуешь: следит, чтобы в Дивнозёрье всё было честь по чести. – Что тебе надобно, хранительница? Неужто и ты пришла уговаривать меня остепениться?
– Больно надо, – хмыкнула Таисья, перекидывая за спину тяжёлые косы. – Со своей жизнью ты уж как-нибудь сам справляйся, а будет нужна помощь – приходи, подсоблю, чем смогу, но, куда не просили, не полезу. Есть у меня просьба одна. Выслушаешь?
– Отчего ж не выслушать! – Никифор, улыбаясь, огладил бороду. Внимание самой ведьмы-хранительницы ему льстило. – Чем могу служить?
– Да как бы это сказать… по основному твоему роду занятий есть задачка. В моём доме нынче домового нет.
– А куда же Берендей делся? – Никифор удивлённо крякнул.
– Вместе с Аннушкой, дочкой моей, в город подался счастья пытать, – Таисья вздохнула, между её бровей залегла складка – верный признак тревоги.
Домовой поскрёб в затылке. Берендея он знал давно и был уверен, что просто так тот бы в город не потащился. Небось, ведьма его сама туда сплавила – за доченькой присмотреть.
– А когда они вернутся?
– Может, никогда, – Таисья покачала головой. – Плохо мы с Аннушкой расстались, повздорили на прощанье. А Берендей за ней присмотреть обещал.
Никифор усмехнулся в бороду, довольный, что его догадка подтвердилась, а ведьма, утерев пот со лба, продолжила:
– И, понимаешь, стоило им уехать, мне, как назло, тут же домовой понадобился. Может, поживёшь у меня месяц-другой? Если потом захочешь уйти – неволить не стану, а то смотри, оставайся насовсем.
– Тебе одной, что ли, скучно? Али случилось чего? – Никифор нахмурился. – Ты это, не томи, выкладывай всё как на духу!
Он задумался: что же такого может сделать домовой, что ведьме не по силам? Отгадка оказалась проста:
– Кошмарица у меня завелась, – призналась Таисья, поджав губы. – Приходит ночами, на грудь садится и давит, а сбросить её не могу. Снится мне, что просыпаюсь, а на самом деле всё ещё сплю, и только невнятное чёрное марево у горла колышется, душит. Никак не могу прогнать негодяйку.
– Ишь, – Никифор потёр ладони (между пальцев у него росла шерсть, похожая на волчью). – Не кручинься, ведьма, подсоблю я твоему горю. Поймать кошмарицу за хвост – эт я запросто! Ну, веди, что ли. Буду сегодня твой сон охранять.
Дома у Таисьи было уютно, ничего не скажешь. Никифор первым делом проверил за печкой – ни соринки, ни паутинки! Ух, хорошая хозяюшка!
Ведьма потчевала его пирогами, соленьями и молодой картошечкой. Домовой отказываться не стал – а то когда ещё удастся отведать домашнюю стряпню – ел так, что аж за ушами трещало.
– Какие же страхи эта кошмарица насылает? – он отхлебнул квасу из кружки и вытер пену с усов.
– Да всё про дочку Аннушку. Боюсь я за неё, Никифор. Как она там одна-одинёшенька в городе устроится? А ну как обидит её кто-нибудь?
– Ты это брось, Таисья, – домовой откусил огромный кусок пирога и продолжил с набитым ртом: – Тфоя дофька сама кого хофь обидит. Дифья крофь – это же ух, сила!
– Да знаю я. Но материнскому сердцу не прикажешь: оно всё равно болит. И чего ей в Дивнозёрье не сиделось? Нет, понимаешь, упёрлась – хочу в город. А вы мне тут все надоели, говорит. Никакой, понимаешь, карьерной перспективы.
– Эт возраст такой, – вздохнул Никифор. – Сколько ей? Семнадцать? От то-то же – самое время родителям перечить да собственную дорогу в жизни искать. Станешь запрещать – только хуже будет. Сама, небось, такая же была!