Невиданные чудеса Дивнозёрья
Шрифт:
– Такая-не такая, а Дивнозёрье никогда бы не бросила! Плохо я её воспитала, Никифор. Так ведь рано родила – сама ещё, считай, дитём была.
– Хорошо или плохо – только время покажет, – пожал плечами домовой. – Ты ещё баба молодая, проживёшь долго. Не спорь, я знаю. А твоя Аннушка, может, в городе замуж выйдет, внуков тебе народит. Кому-нибудь из них и передашь тайное знание.
– Да она, небось, со мной теперь знаться не захочет, – Таисья всхлипнула, а Никифор, наставительно подняв палец вверх, пророкотал басом:
– Мать есть мать! Ты события не торопи: успеется. Помиритесь ещё.
От этих слов Таисья даже повеселела
– Вот и правильно, поешь, – обрадовался домовой. – А то отощала совсем: кожа да кости.
Ему вдруг подумалось, что жизнь несправедлива: вот Таисья одна о целом Дивнозёрье хлопочет, а о ней самой и позаботиться-то некому. Как-то это не по совести…
После заката Никифор велел ведьме не зажигать свечей, а сразу ложиться спать. Кошмарицы никогда не появлялись при свете дня, потому что боялись солнца, но с наступлением темноты наступало их время.
– Ложись и спи, – напутствовал он ведьму. – Я рядышком побуду.
Таисья послушно забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Около получаса они просидели в тишине, но заснуть ведьме так и не удалось.
– Не могу, – пожаловалась она, комкая подушку. – Не привыкла так рано ложиться.
– Ща подсоблю, – Никифор сложил ладони особым образом, состряпав сонное заклинание.
Это было первое колдовство, которое он сотворил в доме Таисьи. Оно отозвалось теплом в ладонях. С пальцев сорвались искры, пробежали по одеялу, мягко осветили ведьмино лицо и тут же погасли. Дыхание Таисьи вдруг стало размеренным – миг, и она уже спала.
А Никифор хлопал глазами, глядя на свои руки: он ещё ни разу не видел таких ярких искр. Сердце вдруг забилось часто-часто: а вдруг?.. Нет, не может быть. Это не его дом, а Берендея. К тому же, уже решено, что никакого «его дома» не существует. Значит, неча губу раскатывать. Он тут просто дело сделает, а потом уйдёт.
Кошмарица не заставила себя ждать: ставни распахнулись, за окном замаячил силуэт бледной девицы с косматыми чёрными волосами и тёмными провалами вместо глаз. Она вспрыгнула на подоконник, потирая руки; проплыла по воздуху до кровати и устроилась на груди у Таисьи. Длинные паучьи пальцы легли на виски ведьмы, изо рта высунулся чёрный, раздвоенный на самом кончике язык.
– Отдай мне свои сны-ы-ы, – вкрадчиво прошептала кошмарица.
Таисья, нахмурившись, заворочалась и открыла глаза, но так и не проснулась. Никифор слыхал, что люди называли это состояние «сонный паралич» – когда ты вроде бы и осознаёшь происходящее, а сделать ничего не можешь, потому что руки-ноги не слушаются.
Он вскочил и рявкнул на кошмарицу:
– А ну пошла прочь!
Та вздрогнула и обернулась:
– Домовой? Но откуда?
– Оттуда! – Никифор распрямил спину. Ладони аж саднило и покалывало от волшебства, сплетающегося в нити заклятий. Так вот что, оказывается, чувствовали другие домовые, когда попадали в свой родной дом! Да, ради этого чувства стоило и по чужим дворам помыкаться. Его переполняла небывалая сила. – У-у-у, гадюка, получи!
Никифор схватил негодяйку за плечи и сбросил с груди Таисьи. Клацнув зубами, кошмарица брякнулась на карачки и задом принялась отползать к окну. Эти существа были трусливы: пугали, душили и тянули силы только во сне, а наяву сами боялись любого, кто достаточно смел, чтобы дать отпор.
– И больше никогда сюда
– Простите, дедушка домовой. Я не знала, что туточки ужо занято! – простонала кошмарица, а после выпрыгнула в окно и захлопнула за собой ставни.
От их стука Таисья и проснулась.
– Ох, – она приподняла голову, вглядываясь в темноту. – Чую, приходила душегубица. Прогнал?
– А то ж! – Никифор задрал нос. – А ты спи, хозяюшка, спи. Умаялась, моя бедная. Пусть тебе наконец-то приснятся хорошие сны.
– А ты не уйдёшь? – закрывая глаза, пробормотала Таисья.
– Куда ж я теперь денусь? Ведь это мой родной дом. Настоящий! – Никифор улыбался до ушей. – Да и вообще, должен же кто-то о тебе заботиться, ведьмушка-хозяюшка! Не всё ж тебе с нами возиться. Мы тоже кой-чего могём! Кстати, а кот у тебя имеется? Надо бы мне с ним потолковать.
– Нет кота, – помотала головой ведьма. – Только коловерша. Это почти что кот, но ещё и немного сова.
Никифор, немного подумав, махнул рукой:
– А и ладно, коловерша тоже сойдёт!
Впервые за долгие-долгие годы он был по-настоящему счастлив.
Живин день
Аннушка не хотела возвращаться в Дивнозёрье. Больше никогда! Не для того она убежала в город – казалось, будто с мясом и корнями оторвалась, аж сердцу больно… Ей, конечно, было жалко оставлять мать одну-одинешеньку, но что поделаешь? Свою жизнь хотелось прожить, не чужую. Да и они никогда друг друга толком не понимали. Ну, может, только в самом раннем детстве, когда Аннушка еще под стол пешком ходила…
Ее, малую, в деревне шпыняли все кому не лень. Все потому, что мамка дочку без мужа родила и никогда не говорила, кто отец. Жили они обособленно, всех сторонились, мать травы собирала да заговоры нашептывала – вот и прозвали ее ведьмой, а Аннушку – ведьминым выкормышем. Еще и за уши вечно дергали – угораздило же с заостренными родиться!
Конечно, она уехала при первой возможности: а кто бы не уехал? Поступила в техникум, потом в институт, выбила себе общежитие, нашла работу… Поначалу ей тоже непросто было – ну а кому сейчас легко? Везде голодно. Только в городе какие-никакие перспективы есть, а в деревне – только тоска и уныние. Одноклассники сразу после школы спиваться начали, одноклассницы за этих алкашей замуж повыскакивали, нарожали детей и превратились в толстых неопрятных теток. Не такой судьбы Аннушка себе хотела.
Мать не отпускала ее, грудью вставала, плакала. Пришлось уехать без родительского благословения. Года два они потом не разговаривали, только с днем рождения друг друга поздравляли. Но однажды мама вдруг позвонила и попросила срочно приехать. Конечно, Аннушка не смогла отказать: по тону почуяла, что дело серьезное.
В Дивнозёрье, казалось, время вообще остановилось. Город рос и ширился, манил огнями дискотек, современной музыкой и шорохом шин, а родная деревня какой была, такой и осталась – маленькой, грязной, с обшарпанными заборами и покосившимися домишками. Все это производило на Аннушку тягостное впечатление. Едва спрыгнув со ступеньки автобуса на старенькой кирпичной остановке, она сразу же поняла, что мечтает поскорее уехать домой, в столицу. А место, где она когда-то родилась и выросла, больше не было ее домом…