Невидимая река

Маккинти Эдриан

– Слушай, ты же на самом деле христианка! Что это за индуистский маскарад?

– Это мое наследие.

– Ты просто очаровательна.

– Смерть подретушировала мое лицо.

– Нет, оно никогда в этом не нуждалось. Но это правда, теперь ты мертва.

– Я-то да, а ты что, стал наркоманом?

– Ну почему никто не понимает? Я не наркоман, наркоманом стать не так-то просто. У меня нет зависимости. И не будет.

– Звучит так, как будто ты заучил это наизусть.

– Ты явилась сюда, чтобы доводить меня?

– Я сюда вообще не являлась.

– А, ну да!

– Мы

с тобой на лодке, только и всего.

– Помню.

– Знаю, что помнишь.

Твои губы, твои волосы, Виктория! Я был в ужасе. Это же был мой первый раз. Твои груди, твои темные глаза. Господи! И ты действительно этого хотела. Ты отодвинула шелковый треугольный парус, спинакер, чтобы освободить место. Затем поцеловала меня, и капелька слюны блеснула лучиком света, когда ты приподнялась и села на меня сверху. Ты сказала голосом индийской принцессы: «Это позиция номер двадцать один из Камасутры». Мне показалось, что это самое смешное, что я когда-либо слышал, я расхохотался, напряжение отпустило, и мы углубились друг в друга часа на полтора. Я помню. Правда, может, это навеяно героином?

– Нет.

Но это былоправдой. Ее слова затихли. Испарились в туманной дымке над рекой. И с каждым вдохом – я не мог ничего с этим поделать – я вдыхал пепел, запах вишни, сандалового дерева – ее аромат. Ветер изменил направление, опять припустил дождь, я втянул воздух и почувствовал холод – точно такой же, как у меня в груди.

Порой случаются вещи, которые просто доканывают. Всякие мелочи. Преследование начинается с пустяка – с лодки, в которой ты случайно оставляешь пакет с героином. После этого ты приходишь на викторину в пабе, но на главный вопрос отвечаешь неправильно и вынужден украсть героин у своего же дилера – Паука. До него постепенно доходит, что только ты мог пойти на такое, и он хочет до тебя добраться. А как до меня добраться? Сказать ищейкам, что английского копа видели входящим в мой дом. Вот и все. Все сразу поймут, в чем дело.

И меня взяли. Неделю спустя после похорон Виктории Патавасти. В тот момент, когда я шел по набережной. Все прошло так гладко, я даже не заметил, как передо мной внезапно возник «лендровер».

– Лоусон! – окликнул голос.

Я обернулся, увидел открытую заднюю дверь «лендровера», рванулся в сторону, отскочил футов на двадцать. Дородный мужчина повалил меня на землю. Я его не узнал. Лет сорок, испитое лицо, кожаная куртка – тертый калач. Многое повидал. Двух пальцев на левой руке недостает. Взрыв, перестрелка, несчастный случай?

– Ты арестован, Лоусон, – сказал он.

– За что?

– Заткни свой гребаный рот.

Он защелкнул на мне наручники, поднял на ноги и потащил к машине. Внутри еще трое. Один из них – Фейси с виноватой миной. Второй – коп в плоской фуражке и зеленом свитере, со смуглым лицом, и последний – лысый в очках и плаще, плохо скрывающем полицейскую форму. Тоже в чинах, старший лейтенант или еще круче. «Лендровер» тронулся. И на меня обрушилась знакомая вонь – от дизеля, свинцовых белил и боеприпасов. Та же клаустрофобия.

– Алекс, прости, им был нужен кто-то, кто мог бы тебя узнать, – сказал Фейси.

Плоская Фуражка повернулся в сторону Фейси:

– Заткнись и больше не возникай.

Лысый кивнул дородному, который держал мне руки, перегнулся и ударил меня кулаком в живот. Я блеванул. Потом глянул в сторону Фейси, но тот отвернулся. Плоская Фуражка схватил меня за волосы. Тряхнул. Черт, они что, прибить меня собрались?

– Что вам от меня надо?

– Мы слышали, ты как с родными общаешься с долбаными лондонскими полицейскими? – гаркнул Лысый мне прямо в лицо.

– Думаешь, мы не в курсе того, что происходит в этом городе и во всей стране? Твой кореш, Паук, известил нас. Стоит тебе зад подтереть – мы уже в курсе, – подхватил Плоская Фуражка.

– Ты знаешь, что мы с тобой сделаем. Сядешь. Ты сядешь, Лоусон! Мне плевать, что они там тебе наобещали! – проорал Лысый.

– Учти, Лоусон, чем бы они тебе ни угрожали, если надуешь нас – будет в тысячу раз хуже. Запомни. Ты был бы уже на том свете, если б не был таким кретином. Ты у нас в долгу. В большом долгу. Мы были снисходительны к тебе. Могли сразу укокошить. Да мы могли сделать с тобой что угодно, Лоусон! Врубаешься? – угрожал Плоская Фуражка.

– Да… – трясясь, промямлил я.

– В твоем личном деле указано, что ты еврей, даже не протестант никакой. Может, нам стоит заняться твоим обращением в истинную веру? – спросил Лысый.

– Нет. – Я сплюнул, кое-как справившись с этим унизительным вопросом.

– Смотри у меня, мать твою! Ты, слизень, должен просить прощения у всего рода человеческого, – сказал Лысый.

– Точно, но так уж и быть, простим его. Ладно. Останови машину, – скомандовал Плоская Фуражка.

– Останови машину, – крикнул водителю здоровяк.

«Лендровер» остановился. Сквозь бронированные стекла я увидел, что мы находимся посередине голого поля. С меня сняли наручники и вытолкнули из машины. Я споткнулся и повалился на землю.

– Поразмысли над этим. Мы знаем, где ты живешь, чем занимаешься, знаем каждую тварь, с которой ты видишься, – сообщил Лысый, захлопывая дверь.

И «лендровер» укатил, разбрызгивая грязь. Я поднялся и грязно выругался. Потом улыбнулся, осознав нелепость ситуации. Все в шоколаде: если бы я не стал сотрудничать с Дугласом, меня бы упекли. Если бы стал, КОПУ в конце концов уцепилось бы за мою религиозную принадлежность. Это хуже. Доберутся до меня, следом – до отца. А может, это какая-то пошлая драма? Машина, пистолеты, драка, поле у черта на рогах, пуля в шее…

Я сориентировался. Меня выкинули по дороге к Эмпайр-Лейн. Я успокоился. Спустился с холма. Руки болели. Прошел за домом Патавасти, большим и асимметричным. Наконец мой дом. Кухня. Папа ушел по своим предвыборным делам. Я стал искать что-нибудь выпить, но в доме было пусто. Что делать? Скрыться? Пойти к Дугласу? Занять бабла? Весь мозг себе надорвал, но так ничего и не решил.

Поднял платежки с пола в коридоре. За электричество, отопление, плата за землю. Кругом бардак. Мама все бы вычистила. Или заставила отца, если бы сама была не в состоянии. Мама. Боже… Что же делать? Нужно было подумать, но о том, чтобы пойти опять ширнуться, не могло быть и речи. Второй раз за день. Ни за что. Я вернулся на кухню, раскрыл морозилку.