Невидимые люди
Шрифт:
Вдруг она сообразила, что они больше не спускаются. Наоборот, лестница идет вверх, и ей приходится карабкаться на ощупь, по крутым ступенькам. Теперь уже становилось жарко от долгого и крутого подъема. Мелькнула слабая искорка надежды: «Вдруг меня не убьют? Вдруг мне удастся спастись?»
Наконец они остановились. Марина услышала треньканье ключей на связке, потом звук открывающейся двери. Грубым толчком в спину ее втолкнули в комнату и, усадив на стул, крепко привязали к нему. Лязгнула железная дверь, простучали чьи-то сапоги по каменным плитам… Наконец звуки смолкли, но она чувствовала, что не одна здесь. До нее доносились еле слышное дыхание, шуршание одежды, она ощущала человеческое присутствие рядом.
Кто-то снял повязку с глаз. Там, где она оказалась, было тесно, сыро и темно. Ярко светила единственная лампочка, криво свисающая с потолка. Пока Марина привыкала к свету, жмурилась и снова широко открывала глаза, человек, снявший повязку, успел сесть за стол. Миниатюрная, почти детская фигура, узкие плечи, лицо закрыто натянутым почти до глаз камуфляжем… Но под толстым свитером она разглядела очертания женской груди. И руки. Снова эти руки! Золотые руки вышивальщицы… Женщина, перехватив ее взгляд, казалось, немного смутилась.
– Тебе повезло, что тебя ко мне отправили. – Она говорила совершенно спокойно, и Марина, конечно же, сразу узнала ее голос. – Я помогу тебе сбежать.
И тут она резко встала, подскочила к ней одним прыжком и с силой ударила по лицу. Марина вскрикнула. Из носа хлынула кровь, но она была связана и не могла ее вытереть.
– Прости, но так надо, – сказала женщина и ударила вновь.
Боль пронзила висок, затем новый удар – и Марина почувствовала вкус крови на губах. Своими маленькими сильными руками женщина била в лицо, в живот, в грудь… Она била точно, быстро и совершенно беспощадно. До тех пор, пока Марина не потеряла сознание.
Очнулась она от того, что ей брызгали водой в лицо.
– Пиши, – женщина подсунула Марине какую-то бумагу.
– Что это? – промычала Марина, еле разлепляя губы.
– Дарственная. Ты переписываешь на меня бизнес, оставляешь мне дом, я оставляю тебе жизнь. Все честно.
Марина попыталась взглянуть на нее, но кроме маленьких тонких рук, которые держали в руках бумагу, ничего не разглядела. Как такое стало возможно, что ее близкая подруга, сотрудница, соратница вдруг стала ее мучительницей? Как давно она была на стороне убийц? В какой момент мирный человек, который создавал своими руками красоту, превратился в жестокого истязателя? И где проходит грань, после которой убийство становится обыденностью? Марина не знала ответов на эти вопросы, но в ее положении озадачиваться проблемами бытия было слишком большой роскошью.
– Давай ручку, – прохрипела она.
И подписала.
– Теперь вставай, – скомандовала женщина. Она развязала ее, помогла подняться. Тело гудело от боли, глаза заплыли, губы распухли, красная корка застыла под носом. Пахло кровью, мочой и потом. Марина была не в состоянии пошевелить онемевшими руками, отяжелевшие ноги ей не подчинялись.
– Иди! Я придумаю, что сказать им. Уходи. Чтобы тебя здесь больше не было.
Марина с трудом захромала прочь из этого подвала, из старой жизни, которая кончилась бесповоротно.
Когда ее забирали, был вечер. Сейчас же стояла ночь – неспокойная, напряженная… Ветер гнал по небу рваные рыхлые облака, темноту разрывали далекие вспышки от выстрелов, бродячие собаки отвечали на них испуганным нервным лаем. Со свистом проносились редкие автомобили. Людей не было. Марина с трудом добралась до дома.
Павлик спал на полу, у открытой двери. Хорошо, что лето и ночи еще не слишком холодные. Укрывшись одеялом, которое притащил из комнаты, он заснул, ожидая ее. Марина, уставшая, избитая, присела возле него и разрыдалась. Какое счастье, что есть он! Какое счастье, что она осталась в живых! Какое счастье жить! Она плакала, слезы из заплывших глаз капали Павлику на лицо. Он проснулся, прижался к ней крепко-крепко, насколько хватило сил в его маленьких цепких ручках.
– Мама, почему у тебя кровь? Почему ты плачешь?
– Я… я упала, сынок. Ударилась. Но ничего, мне уже не больно.
Он протянул ручку к ее израненному лицу, погладил.
– Ты все равно самая красивая.
«Нет-нет, – думала она. – Я не позволю им отобрать единственное, что осталось у меня».
Марина зашла в ванную, сбросила с себя грязную одежду и встала под душ. Вода, благословенная, чистая, уносила кровь, усталость и боль… Помывшись, она почувствовала небольшое облегчение, в голове прояснилось. Теперь она знала, что делать! Собрала кое-какие вещи, взяла деньги, спрятанные на черный день, потом объяснила сыну, почему им нужно уехать, и, ковыляя, вместе с ним добралась до вокзала.
Тело ломило, левый глаз превратился в щелку. Она понимала, что выглядит ужасно, оставалось только надеяться, что ее вид не вызовет лишних вопросов. Дожидались утра, сидя на деревянной вокзальной лавке. Марина купила два билета, чтобы отвезти сына в безопасное место – к свекрови в деревню.
Жизнь в богом забытом селе оказалась нерадостной. Покосившийся забор, старый домик, огород с морковкой и капустой и полчища голодных, вечно орущих ворон… Правда, в деревню недавно провели электричество и даже интернет, что выглядело несколько комично, но немного скрашивало тягучее и бессмысленное течение времени. Да и отношения со свекровью оставляли желать лучшего: они и в прежние-то времена, когда Сергей был жив, не шибко ладили, а теперь и подавно.
Марина впала в тоску, хотя и понимала, что ей, как единственной кормилице, нужно срочно предпринять что-то, взять на себя ответственность за сына, да и за свою жизнь, в конце концов.
И вдруг (опять это проклятое «вдруг»!), совершенно случайно и неожиданно, без всяких на то оснований, она вспомнила о своей давней подруге Кате. Когда-то они были очень дружны, вместе ходили в школу и в музыкальное училище, куда Катина мама, женщина простая, но с претензией на интеллигентность, отправила учиться дочь. Но Катя вскоре после выпускного выскочила замуж. Марина даже помнила ее мужа – кажется, его звали Костя. Скрипач, солист студенческого оркестра, лауреат каких-то районных премий, будущий выдающийся музыкант… Хороший мальчик из еврейской семьи. Катя была из деревенских, а он чистенький, смазливый.
Как бы то ни было, Катя, будучи глубоко беременной, вышла замуж за Костю, и они уехали в Израиль. Какое отношение все это имело к Марине, учитывая, что с тех пор прошло много лет и с Катей они практически никаких отношений не поддерживали? Если смотреть на ситуацию логически, то никакого. Но Марина уже свыклась с мыслью, что логика в ее жизни (по крайней мере в последние месяцы), отсутствует напрочь, а потому надо принимать ситуацию такой, какая она есть.
А ситуация эта как-то ненавязчиво, но настойчиво подталкивала ее к тому, чтобы связаться с Катей.