Невидимые миру слезы. Драматические судьбы русских актрис.
Шрифт:
В институте от кавалеров у Ниночки не было отбоя, один лучше другого — только выбирай! А выбрала она высокого, худого и нескладного Леню Гайдая, который к тому же был старше ее на восемь лет.
— Когда Леня ухаживал за мной, то провожал пешком от Сельскохозяйственной выставки (где на улице Эйзенштейна находится ВГИК — прим. авт.) до Гагаринского переулка на Арбате, где я жила. Это и был тогда настоящий Шурик — в очках, с книжкой. Он мне что-то все время увлеченно рассказывал, читал стихи, как Шурик в новелле «Наваждение» из «Операции „Ы“». Леня очень любил Ярослава Смелякова и стихотворение «Хорошая девочка Лида» читал на вступительных экзаменах во ВГИК. Провожал-провожал, а потом и говорит как-то: «Нинок, что мы все ходим, мерзнем? Давай поженимся». Я
Так, как бы не всерьез, они и поженились 1 ноября 1953 года. И прожили потом на полном серьезе сорок лет. Ниночка привела мужа в родной дом, шестым в двадцатитрехметровую комнату. Там же у них появилась на свет единственная дочка Оксана.
Поначалу мать Нины Павловны была против их брака.
— Мама спросила, почему я выхожу за Гайдая, хотя за мной ухаживало много красивых ребят. Я сказала, что он мне нравится. Она спросила: «И ты не видишь у него никаких недостатков?» Леня был такой длинный, худой, на вид болезненный. Я отвечаю, что, конечно, у него есть недостатки, как у каждого человека. А мама мне и говорит: «Если ты сможешь всю жизнь мириться с его недостатками — выходи. Но если же собираешься его перевоспитывать — напрасно потеряешь время».
Леня обожал маму за ее мудрость, за ее юмор, доброту. Он даже шутил не раз: «И почему я на тебе женился? Надо было на Екатерине Иванне». Я делала вид, что обижаюсь, поджимала губу и уходила. Но для меня у Лени не было недостатков, мне он всю жизнь казался безумно красивым.
В картине «Лавина» режиссера Ивана Солового Гребешкова сыграла тещу главного героя, на которую обижается собственная дочь: ей кажется, что мать зятя больше любит. По мнению тех, кто хорошо знает семью Гребешковой и Гайдая, Нина Павловна сыграла отчасти себя, а во многом свою маму.
— Мама тоже Леню очень любила и всегда мне внушала, что всех денег не заработаешь (это когда я на съемки уезжала или много дубляжом занималась), а за здоровьем мужа надо следить.
В девятнадцать лет Леонид Гайдай из родного Иркутска, где играл на сцене драматического театра, ушел добровольцем на фронт. Служил в разведке, на своем худом горбу не раз притаскивал «языков», а однажды подорвался на мине. В госпитале ему собирались ампутировать ногу, он стал умолять врачей: «Как же я без ноги смогу быть артистом?» Ногу оставили, правда, за это он заплатил высокую цену: перенес пять операций, долго валялся в госпиталях, а потом всю жизнь страдал от боли в ноге. К фронтовым ранам позже прибавилась язва желудка, которую режиссер заработал на нервной почве: нелегко быть комедиографом в Советском Союзе. Но никогда не жалел, что оставил актерскую профессию.
В Иркутском драмтеатре им. Охлопкова сохранились фотографии артиста Гайдая в разных ролях. Все признавали, что он был гениальным актером, хотя роль в кино сыграл всего одну: в фильме Бориса Барнета «Ляна». Став режиссером, он не просто подсказывал артистам рисунок роли, он их так проигрывал, что все приходили в восторг.
Те, кто видел Гайдая в дипломной работе — водевиле «Бархатная шляпка», где он играл главную роль, не могли этого забыть! Как и того, как заходились от хохота мэтры — члены госкомиссии. Говорят, Пырьев смеялся до икоты. Этот властный, авторитарный человек мог легко кому-то испортить жизнь, кого-то отлучить навсегда от любимой работы (как, к примеру, свою экс-супругу Марину Ладынину), а мог быть, как по отношению к Гайдаю, и добрым гением.
Странно переплетались в Гайдае богатый яркий и праздничный внутренний мир, особое видение красоты и жесткие оценки мира реального, жестокости которых он порой просто не понимал.
— В его картинах зашифрована его и наша жизнь! Вот героя «Операции „Ы“» он назвал Шуриком — это имя Лениного брата, но он дал ему свой характер и свое мироощущение. Помните, как в новелле «Наваждение» Шурик, увидев Лиду, спрашивает: «Кто это плывет?» Леня так воспринимал людей. Он был приподнят. У него был свой мир. Он мне рассказывал, что думал в юности, что в Москве все люди красивые. Это в Иркутске обыкновенные. Когда в 1942 году он ехал на фронт через Москву, их провезли с вокзала на вокзал на метро, и он так переживал, что не увидел ни одного москвича: «А я думал, что увижу красивых людей».
Я могла сказать возмущенно о ком-то: «Это такая гадина! Он сказал о твоей картине…» А Леня поворачивался и уходил: «Я не хочу видеть тебя в таком качестве». Или вот, мы едем из Дома кино от Белорусской на метро. Леня тогда был еще не старый — лет шестидесяти. Он всегда очень любил и ценил красоту. Вот он говорит мне тихонько: «Нинок, там, у двери, стоит такая красивая женщина! Посмотри!» Я говорю: «Сейчас впереди выйдут, и я посмотрю». — «А вдруг и она выйдет?» — «Ну что теперь делать?» Он опускается до моего уровня и видит, что мне кроме подмышек впереди стоящих людей ничего не видно, и так удивленно-сострадательно смотрит на меня: «Нинок, да ты же ничего не видишь! Как же ты живешь?»
Я хочу сказать: не то, что он был нестандартный, — он видел гораздо глубже, четче и дальше. Своим нутром ощущал мир.
Гайдай никогда не говорил ей возвышенных, громких слов. Зато мог ласково погладить высунувшуюся из-под одеяла ногу сонной жены и умилиться: «Какая у тебя маленькая ножка!»
— Вот я у него спрашивала: «Леня, ты меня любишь?» А он удивлялся: «А разве об этом надо говорить?»
Я его понимала. Вот как-то собираемся на Новый год в гости. Я сшила себе красное платье из тафты, открытое, с какими-то золотыми бантиками, прическу сделала. И так себе нравлюсь, кручусь перед зеркалом: «Лень, посмотри. Правда, я красивая?» А он в ответ: «Нинок, ты должна понять, что ты некрасивая». Я опешила: «Как некрасивая? Зачем же ты на мне женился?» — «Но у тебя много других достоинств». Ну что с ним поделаешь?!
Но тем не менее в студенческие годы в режиссерской постановке Гайдая — отрывка из «Отца Горио» — Гребешкова играла роскошную г-жу де Несюнжен.
— Видимо, он все же очень хорошо ко мне относился.
Казалось бы, что может быть лучше для актрисы, чем муж-режиссер?
Но в первой самостоятельной работе Леонида Гайдая, сатирической комедии «Жених с того света», места его жене не нашлось. На ее долю досталось выхаживать его после того, как фильм нещадно изругали и заставили изрезать так, что он стал короткометражкой. Хотя поначалу фильм, который Гайдай назвал «Мертвое дело», худсовет принял. Но вернулся из отпуска министр культуры Михайлов, посмотрел фильм и назвал его «пасквилем на советскую действительность». Министр устроил молодому режиссеру настоящий разнос: «Вам придется положить на стол партийный билет. И кино снимать вы больше не будете».
У Гайдая открылась язва, настроение было такое, что он решил никогда больше комедии не снимать. Нина Павловна, бросив все дела, увезла его в Иркутск. Там, в родных стенах, Леонид Иович потихоньку приходил в себя. Там его посетила гениальная идея: снять фильм по стихотворному фельетону Степана Олейника о браконьерах, напечатанном в «Правде», который он обнаружил в залежах старых газет на чердаке в родительском доме.
Радостный, он прибежал к жене: «Послушай, Нинок! Бежит пес — 2 метра. Бежит Бывалый — 3 метра. Оглядывается — 1,5 метра. Общий план: бегут все — 3 метра. Трус падает — 2 метра… Правда, смешно?» Супруга, хотя ровным счетом ничего смешного в этом не видела, согласно кивала головой, чтобы не расстраивать больного мужа.