Невидимый огонь
Шрифт:
«Мамочка!
С Нового года я на Колыме. То, что Ты видишь, озеро Джека Лондона. Ты удивишься, почему Джека Лондона, ведь он никогда тут не был. А вышло так. Ехали на лодке по озеру геологи. И у одного книжка Джека Лондона упала за борт. Так озеру дали название. Чудно, правда? Мои дела all right. Случилось жениться еще раз. Ее зовут Татьяна. Как у Онегина!!! Передавай привет Алисе. Выдастся свободная минутка, черкну и ей.
Твой Петер».
Белая сторона открытки была исписана сплошь, так что слова про Алису были нацарапаны по самому краю и к тому же поперек.
Марианна тогда все сомневалась, показать Алисе открытку или не показать. Но как передала привет, хочешь не хочешь пришлось все же показать. Что думала Алиса, девочка? Прочитала, поглядела на картинку, плечи вздернула — словно озябла, может, оттого, что озеро выглядело таким диким, неприветливым и заросшим, а вокруг стояли редкие хмурые деревья, и вдали одиноко белели снега и виднелась стая облаков, — подняла плечи, будто поеживаясь, а сказать сказала: «Красиво, мама, правда?» Истинно так оно и было — печальная и холодная, чужая и невиданная, а все же красота…
Писал ли Петер еще оттуда? Не помнится что-то. Должно быть, нет. А следующей весточкой был, наверно, снимок, который до смерти напугал Марианну, — господи, твоя воля! — как у нее упало сердце, глядя на ту карточку. Постаревший, худющий, заморенный — не узнать! Болел, может? Опять какая беда навалилась?.. Макушка, правда, у него рано редеть стала, но здесь, на фотографии, цыплячий пух какой-то веером стоит вокруг головы. Уж не сидел ли в кутузке? Не болел ли тифом? Однако рот до ушей — улыбается, только улыбка какая-то незнакомая, одного зуба спереди нету, может, срывал с пивной бутылки крышку — сломал, а может, в драке…
Потом уж Марианна чуть не до слез смеялась над своими страхами, так как на обороте говорилось:
«Дорогая мамочка!
Хотел послать свое фото, как Ты просишь, но, честное слово, некогда все пойти щелкнуться. А на карточке снят мой напарник, звать Юханн, парень что надо. Мы вместе работаем, и живу я у него, потому что супружница дала ему отставку, а одному житье не фонтан. Я сейчас совсем от вас близко — работаю на «Океане». Рыбий жир делаем. План у нас закачаешься — 30 тонн нежирной сельди, но мы свою марку держим!
P.S. 1. Теперь уж чувствую, что скоро махну домой!!!
2. Нежирная сельдь это не какая-то тощая дохлятина, а название породы.
3. Передний зуб Юханну выбил я, да не по злобе, а…»
Дальше шло неразборчиво. Трудно было понять и адрес отправителя, но Алиса все же докопалась, и они узнали, что письмо отправлено из Эстонии, до которой действительно рукой подать.
Они стали готовиться и ждать. Алиса накупила краски и клея, кистей и мела и отремонтировала весь дом, как картинку, побелила и окрасила как настоящий маляр, замазала и зашпаклевала и отделала все любо-дорого смотреть.
Пришло еще одно письмо от Петера — он вроде уж собирается домой, готовится в дорогу, даже заявление начальству накатал и, как говорится, сидит на чемоданах. И в конце мелкими буквами приписка — не будут ли они против, если он прихватит с собой в Мургале своего напарника, который никогда не видел Латвию, того самого Юханна, против чего — да сохрани бог! — ни у Марианны, ни у Алисы возражений не было: пусть приезжает, встретят и примут как дорогого гостя, и пусть уж не взыщет, не обессудит, что у них, в Купенах, нет ничего особого, ничего такого, от чего рот разинешь, ведь здесь, в Мургале, как он, Петер, и сам хорошо знает, смотреть особенно не на что… Так они, посоветовавшись, Петеру и написали, просили все это сказать Юханну и передать сердечный привет, но это письмо вернулось обратно. Они решили, что не поняли наскоро, кое-как накарябанного Петером адреса, что письмо Петера не нашло, и Алиса на мопеде помчалась в Лаувы к Хуго Думиню, который и болтал по-эстонски, и малость разбирал по-письменному, и он подтвердил — так и есть, адрес они напутали изрядно, и, надев очки, четкими, чуть не печатными буквами вывел на конверте как оно должно быть. И письмо это действительно не вернулось, но и ответа никакого не прибыло. И прошел еще месяц. Алиса сшила себе новое платье и сделала перманент, а от Петера опять не было ни слуху ни духу, и Алиса таяла, как ущербная луна.
Тогда Марианна сказала: пусть она возьмет и напишет на его работу, и Алиса жалась и мялась, сомневалась и отнекивалась, в конце концов все же собралась — взяла и написала в рыболовное объединение «Океан», только не знала, кому послать, сперва хотела директору, но потом рассудила, что, наверно, слишком высоко берет — разве у такого большого начальника может в голове держаться целая армия рабочих, и решила, что вернее будет в отдел кадров, где о людях должны знать все. И недели через три получила ответ, что Петр Мартинович Купен в цехе по производству рыбьего жира и в объединении вообще с 17 мая сего года не работает и освобожден по собственному желанию.
А примерно в конце августа в Купены пришло письмо, написанное по-русски. Марианна с Алисой не знали, что делать и как быть, несколько дней все думали: распечатать не распечатать? Пока в конце концов не набрались духу и не вскрыли. Писал письмо Юханн, тот самый Петеров напарник, с которым они в одном цехе делали рыбий жир и с которым жили в одной комнате, когда Юханна бросила жена, тот самый Юханн, который хотел своими глазами повидать Мургале, хотя там ни одного замечательного места нет, ни памятников красивых, ни утесов, тот самый Юханн, который улыбался на снимке, показывая дырку вместо выбитого Петером зуба, хотя они — ни Марианна, ни Алиса — так и не поняли, как оно случилось и при каких обстоятельствах.
Это письмо тоже подтверждало, что с мая Петер в «Океане» не работает и у Юханна не живет, более того, оно подтверждало, что Юханн видел Петера с билетом в руках на вечерний поезд Таллин — Рига, который прибывает на конечную станцию в восемь утра и, наверное, прибыл по расписанию, только не привез Петера, а может быть, и привез — откуда им это знать, двум одиноким женщинам, где-то в Мургале, да и что они знают о нем самом, о Петере, они его только любят…
Так прошло и минуло пять месяцев, а Петер все не добрался до Купенов, хотя от Риги до Мургале всего шестьдесят семь километров — не так уж и много, если разложить на пять месяцев, даже если бы пришлось идти пешком или ползти. Но, быть может, они зря обращают свои взгляды к Риге, в ту сторону, где по вечерам красно пылает солнце и, уже закатившись, долго еще красит кумачом небо? Может быть, повторится то же, что и несколько лет назад, когда они ждали Петера из Угале, где он был на лесоразработках — вырубал просеки, а письмо получили не знай откуда, оно ехало тысячи и тысячи километров, через неоглядные просторы Сибири оно ехало и наконец прилетело из Москвы. Как обычно, оно было написано на покупной открытке — на одной стороне катил волны океан и на берегу высился маяк, а другая была густо-густо испещрена словами и кривыми, налезавшими друг на друга строчками, так что в глазах рябило еще и оттого, что самое важное Петер подчеркнул красными чернилами. И все же Алиса по буквам, по буквам все-все разобрала до последнего слова, до последней точки.
«Любимая мамочка!
Пишу тебе из Хомска. Не спутай ни с Омском, ни с Томском, потому что он на Сахалине и от Латвии до него — держись, мама! — десять тысяч километров. Вы там еще только идете кемарить, а мы уже в штаны влезаем. Работаю на переправе. Строим мост вроде бы, только плавучий. Один конец его будет у континента, другой здесь, на Сахалине… На обороте открытки — наш маяк. Научился я играть на баяне. Тут один кореш умеет татуировать. Я тоже наколол себе на груди одну картинку. Вокруг гирляндой цветики, а посередке имя. И знаешь какое? Марианна!!!
Твой Петер.
P.S. Передай привет Алисе и поцелуй за меня. А, совсем забыл, у меня родился второй сын! Назвали в честь деда — Мартином (хотя она сперва не хотела!!!). Пока! Скоро напишу».
Это «скоро» длилось год. Ну, может, и не целый год, а уж месяцев десять верных. Но тогдашнее письмо с Сахалина задурило голову обеим — и ей, и Алисе. Да и было отчего всполошиться. Оно задало им работы на несколько вечеров подряд, но и тогда они не все себе уяснили и никак не могли успокоиться. Десять тысяч километров, батюшки, на краю света! И потом эта переправа или как ее назвать, которая и на мост похожа и похожа на паром, и плавает она, и у берега держится! Ее и представить-то захочешь — голова идет кругом. А насчет новорожденного мальчонки они даже немного повздорили. Если он считается «вторым сыном» то, само собой, должен быть и первый, как же иначе, только Петер, по рассеянности наверно, забыл им сообщить об этом — они знали только про маленькую Олечку. А спор вышел оттого, что они никак не могли столковаться, от кого же у Петера может быть первый сын — от Анны или уже от Оксаны. Горячились и долдонили каждая свое, как оно всегда и бывает в споре, даже если людям и делить нечего, и кто бы ни оказался прав, это ровно ничего не меняет, пока не случилось нечто вовсе непредвиденное — Алиса вдруг всхлипнула, убежала в свою комнату и захлопнула дверь. Марианна хотела войти, утешить, сказать доброе слово, но наткнулась будто на стену — дверь была заперта! Никогда и никто ее не запирал, Марианна даже не помнила, существует ли от нее ключ, и тем не менее дверь была на замке…