Невидимый страж

Редондо Долорес

Амайя молчала.

— Или, возможно, вы не знаете, что именно вы видели.

— Я это знаю совершенно точно, — прошептала Амайя.

— …Конечно, инспектор, — это прозвучало, как инспекторра. — Я просмотрю записи и позвоню вам, если увижу медведя.

— Спасибо.

— Не за что.

Амайя попрощалась с Надей и набрала номер Джеймса. Когда он ответил, она просто произнесла:

— Я возвращаюсь домой, любимый.

37

Извечный звук включенного телевизора, аромат рыбного супа и горячего хлеба заполняли дом, но на этом нормальность заканчивалась. Будучи следователем, она сразу отметила признаки того, что обстановка

вокруг нее изменилась. Она почти кожей чувствовала, какие разговоры о ней шли здесь в ее отсутствие, но прекратились с ее появлением, зависнув над ее головой подобно грозовой туче. Она села в кресло перед камином и в ожидании ужина начала пить чай, который ей подал Джеймс. Она сделала глоток и отметила, что это простое действие несколько ослабило напряжение, с которым наблюдали за ней ее близкие. То, что они говорили о ней, не вызывало ни малейших сомнений, как и то, что они были очень встревожены. Тем не менее, Амайя ничего не могла с собой поделать, и их беспокойство восприняла как посягательство на свою частную жизнь.

«Почему вы не можете оставить меня в покое?» — снова воскликнул ее внутренний голос. Слепая ярость, обуревавшая ее в лесу, вспыхнула с новой силой, раздуваемая косыми взглядами, сдержанными движениями и примирительными словами ее близких. «Неужели они не понимают, что это только раздражает меня? — спрашивала себя Амайя. — Почему они не могут вести себя нормально и не хотят оставить меня в покое? В таком покое, как тот, который я нашла в лесу».

Этот полнозвучный свист, все еще звучащий у нее в голове, и воспоминание о промелькнувшем перед ней видении, помогли ей снова обрести спокойствие и безмятежность. Она вспомнила тот момент, когда он вышел из-под нависающих ветвей дерева. Как спокойно он повернулся, не глядя на нее, но позволяя смотреть на себя. Ей на ум пришли истории о явлении Девы Марии Бернадетте и пастушкам из Фатимы, которые когда-то рассказывал ей священник, обучавший ее катехизису. Ей всегда хотелось понять, почему дети не испугались привидения и не убежали прочь. Откуда они могли знать, что перед ними Пресвятая Дева? Почему в них не было страха? Она вспомнила, как ее собственная рука дернулась в поисках оружия, которое вдруг показалось ей совершенно ненужным. Как ее охватило чувство глубокого умиротворения и безграничной радости, заполнившее грудь и не оставившее в сердце ни тени сомнения, ни следа тревоги и боли.

Но даже в глубине души она не решалась наделить его именем. Та ее часть, которая была офицером полиции, женщиной ХХI века, образованной горожанкой, отказывалась даже поднимать вопрос об имени, потому что, вне всякого сомнения, это был медведь. Это не могло быть ничем иным. И все же…

— Над чем ты смеешься? — поинтересовался наблюдавший за ней Джеймс.

— Что? — удивленно спросила она.

— Ты смеялась… — не скрывая радости, заявил Джеймс.

— А… — немного растерялась Амайя, изумившись тому, как подействовало на нее это воспоминание. — Видишь ли, это одна из тем, на которые я не могу говорить, — начала оправдываться она.

— Ничего страшного, — успокоил ее Джеймс, — я в любом случае очень рад. Я уже очень давно не видел тебя такой веселой.

Ужин прошел спокойно. Тетя что-то рассказывала об одной из своих подруг, собравшейся в поездку в Египет, а Джеймс подробно описал Амайе свой день, который он провел на зимнем рынке, расположенном где-то неподалеку от Элисондо, где, судя по всему, продавалась лучшая зелень в долине. Роз в основном молчала и лишь подолгу задерживала на лице Амайи обеспокоенный взгляд, чем сумела снова испортить ей настроение. Едва встав из-за стола, Амайя направилась к лестнице, сославшись на усталость.

— Амайя, — окликнула ее тетя. — Я знаю, что тебе необходимо поспать, но, мне кажется, вначале мы должны поговорить о том, что с тобой происходит.

Она замерла посередине лестницы и медленно обернулась, запасясь терпением, но, не сумев скрыть свое раздражение.

— Спасибо за заботу, тетя, но со мной ничего не происходит, — произнесла она, обращаясь одновременно к сестре и Джеймсу, которые стояли за спиной тети, напоминая древнегреческий хор, остановившийся у подножия лестницы. — Я провела две ночи без сна, а кроме того, нахожусь в состоянии постоянного стресса…

— Амайя, я это понимаю, еще как понимаю, но сон не всегда приносит

отдых.

— Тетя…

— Ты помнишь, о чем ты попросила меня вчера, когда твоя сестра тебе гадала? Что ж, сейчас настал нужный момент, я тебе погадаю, и мы поговорим о том зле, которое тебя мучает.

— Тетя, прошу тебя, — взмолилась Амайя, покосившись на Джеймса.

— Именно поэтому, Амайя. Ты не считаешь, что твоему мужу пора обо всем узнать?

— Пора узнать о чем? — вмешался Джеймс. — Что я должен знать?

Энграси смотрела на Амайю, как будто спрашивая у нее позволения продолжать говорить.

— О боже! — выдохнула Амайя, обессиленно опускаясь на ступеньки. — Смилуйтесь надо мной. Я вымоталась, и сегодня у меня уже ни на что не осталось сил. Я больше не могу. Подождем до завтра. Я взяла на завтра выходной, и даю вам слово, что мы обязательно поговорим. Но сегодня у меня от усталости уже даже мысли путаются.

Джеймса явно обрадовала перспектива провести день с женой, и, хотя он был заинтригован, в конце концов он встал на ее сторону.

— Отлично, завтра как раз воскресенье. Мы собирались с утра отправиться в горы, а потом тетя приготовит нам жаркое из барашка. Мы пригласили к ужину твою сестру Флору.

Перспектива ужинать со старшей сестрой ей абсолютно не улыбалась, но продолжать этот разговор ей хотелось еще меньше, и она капитулировала.

— Прекрасная идея, — вздохнула она, поднимаясь и поспешно взбегая по лестнице, прежде чем ее близкие успели еще что-то добавить или возразить.

Специальный агент Алоизиус Дюпре взял из рук Антуаны пакет, который она извлекла из подсобки своего битком набитого всякой всячиной магазинчика. Туристы, приезжающие на карнавал, обожали такие местечки, как это, заваленные безделушками и побрякушками, имеющими отношение к древней религии этих мест и выхолощенному вуду. Все гости Нового Орлеана стремились увезти из него всевозможные ожерелья и амулеты, чтобы дома похвастаться перед своими друзьями. Он прямиком направился к Антуане Мейре и сунул ей в руку список необходимых ему ингредиентов и две банкноты по пятьсот долларов. Это было дорого, но он знал, что Нана не примет посредственные продукты из какого-либо другого источника. Он остановился под балконами одной из старых гостиниц улицы Сен-Шарль, глядя на красочное шествие Марди-Гра, популярного новоорлеанского карнавала, двигающегося по улицам Французского квартала и постоянно впитывающего в себя волны шумных и потных горожан. Тридцатиградусная жара и наползающая с Миссисипи влажность обволакивали всех, кто находился на улицах, а воздух казался плотным и тяжелым, что поощряло потреблять пиво тех поклонников карнавала, которые и без того не нуждались в особом поощрении. Алоизиус дождался, пока основная толпа пройдет мимо, и перешел дорогу, углубившись в один из узких проходов между домами, где от жары трескались деревянные фасады, на побелку которых муниципалитет так и не выделил средства. На стенах все еще виднелись следы, позволявшие определить, до какого уровня поднялась вода во время рокового для города урагана Катрина. Он поднялся по наружной лестнице, скрипевшей, как высохшие кости старца, и вошел в темный коридор, скудно освещенный старинной лампой Тиффани, которая казалась подлинной и, вероятно, таковой и являлась. Лампа стояла на подоконнике крохотного оконца в конце коридора, насыщенного запахами эвкалипта и пота. Алоизиус направился прямиком к последней двери и постучал костяшками пальцев. Изнутри донесся шепот, вопрошающий о том, кто пришел.

— Je suis Aloisius ^[35] .

Дверь открылась. Старушка, едва достававшая головой до его груди, бросилась к нему в объятия.

— Mon cher et petit Aloisius^[36]. У тебя какое-то дело к твоей старой Нане?

— О, Нана, от тебя ничего не скроешь. Откуда ты все знаешь? — смеясь, ответил Алоизиус.

— Parce que je suis tr`es vieille^[37]. Такова жизнь, mon cher. Когда я, наконец, стала мудрой, оказалось, что я уже слишком стара, чтобы участвовать в Марди-Гра, — с улыбкой посетовала старушка. — Что ты мне принес? — поинтересовалась она, глядя на коричневый пакет без надписей, который он держал в руке. — Это случайно не подарок?