Невинная для грешника
Шрифт:
– Тебе же понравилось.
Марта смотрит на меня из-под упавшей на лицо чёлки, тёмные волосы вьются мелким бесом, и она перекидывает копну через плечо. Но осуждающий взгляд не отводит, насупившаяся и злая. Глаза мечут молнии, на щеках румянец, но к смущению он не имеет никакого отношения.
– Марк Романович, вы, наверное, живёте в какой-то альтернативной вселенной, где все и каждый пляшет под вашу дудку.
– Не угадала.
– Не перебивайте, пожалуйста, – цокает языком, рукой взмахивает. – Я просто хочу напомнить, что пришла в ваш дом не на мотоцикле кататься. Да,
– Что "но", Дюймовочка? Слишком много “но”, ты не находишь? Мы просто прокатились, в этом нет какой-то крамолы. Расслабься, а?
– Я Марта! Не Дюймовочка. У меня рост сто шестьдесят сантиметров!– и вздохнув тяжело, продолжает: – Марк Романович, я очень вас прошу дать мне возможность нормально переговорить с вашей мамой и выполнить свои обязанности. Мне работать надо, понимаете? Если вы не в курсе, а вы наверняка не в курсе, но некоторым, не таким как вы, деньги на голову не сыплются. Их приходится зарабатывать. За-ра-ба-ты-вать. Наверное, для вас это незнакомое слово, но оно существует.
Она так много и долго говорит, что даже дыхание сбивается.
Я делаю шаг к ней, наклоняюсь к уху и говорю:
– Ты всё очень правильно говоришь, только в твоей вселенной, наверное, все жутко хорошие и правильные, ответственные и принципиальные. Только ты даже представить не можешь, во что вляпываешься. И поверь мне, я единственный, кто сможет тебе помочь.
– О чём вы? – икает и, задрав голову, смотрит на меня ошарашенно. – Почему все, кто меня окружает, вдруг решают говорить загадками? Моя мама отработала в вашем доме четыре года, её никто не съел и не изнасиловал. Прекратите сеять смуту!
Ох, девочка.
– Они сожрут тебя и глазом не моргнут, – мои губы так близко к её уху, что задеваю нежную кожу на мочке. – Такую маленькую наивную птичку, которая сама влетает в окно, грех не сожрать. Ты ведь не твоя мама.
Адреналин бурлит, а в такие моменты теряю контроль. Особенно, когда такая наивная трепетная крошка стоит настолько близко, пахнет солнцем и цветами. Что это за парфюм вообще? Какой-то незнакомый, и мне хочется вдыхать аромат её тела, дышать им, наслаждаться.
– Просто никому не верь в этом доме.
– А как же вы? Друг и всё такое… – она пытается в иронию, но получается очень плохо.
– Даже мне. И, в конце концов, прекрати выкать!
При всём желании я не смогу объяснить ей всего, что творится за высоким забором. Наше великолепное семейство ещё тот подарок.
– Иди, Марта. Главная гиена уже ждёт тебя. Ей хочется крови.
Я не знаю, отчего моя мать вдруг решила сыграть в благородство. Но я выясню. Это дело принципа.
Марта убегает прочь, исчезает в открытых воротах, и последнее, что вижу, прежде чем они медленно съезжаются, – её глаза. Испуганные, огромные, а я смотрю в небо и вижу чёрную огромную птицу.
Ну что, вестник печали, ты снова здесь? Я рад тебе, друг. Говоришь, случится плохое? Тебе так кажется? Ну что ж, теперь я готов.
А гиены воют, чуя падаль, кружат вокруг добычи, стараются ухватить кусок пожирнее.
Глава 12
Дом встречает меня тишиной и ароматами жасмина – похоже, эти сладко пахнущие цветы теперь всегда будут ассоциироваться у меня с Анфисой Игоревной.
Я мешкаю у входной двери, у порога, хотя нет необходимости разуваться или тратить время на ерунду. Но я жду, когда щёки перестанут пылать, а сердце – так отчаянно грохотать о рёбра.
У меня ощущение сейчас – очень чёткое, буквально осязаемое, – что меня засасывает в какую-то узкую воронку, болтает, кружит, как на карусели, а я ровным счётом ничего не могу с этим сделать.
Слова Марка окончательно выбили из колеи. Нет, сначала меня ошарашила его выходка, потом потрясла до глубины души самая лучшая в моей жизни поездка, во время которой ни единой плохой мысли в голове не было. Словно там, верхом на мотоцикле, был кто-то другой, но не я.
А странные слова о главной гиене по оказанному эффекту можно сравнить разве что с разорвавшейся в руке гранатой. Он мать свою имеет в виду? Анфису? Она – главная гиена?
И, словно кто-то невидимый, руководящий судьбами людей, услышал сейчас мои мысли, потому что я отчётливее ощущаю запах жасмина, а после вижу и вплывающую в холл Анфису, облачённую в “летящее” кремовое платье, и подол юбки воздушным шлейфом сзади. Она улыбается мне так широко, что я всерьёз опасаюсь за её щеки. Вдруг лопнет?
Да ну, нет же. Какая же она гиена? Она так добра ко мне, так искренна.
– Марта, что ты у входа застряла? Проходи, пожалуйста, присаживайся вот здесь, – рукой указывает на элегантный диван, обитый белым атласом, расшитым райскими цветами и птицами. Ткань холодная, скользкая, и я устраиваюсь на самом краешке. – Будешь кофе? Или чай? У меня для тебя есть прелестные пирожные, утром доставили из лучшей кондитерской.
“Моя мать любит суету”, – в который раз приходят на ум слова Марка, и я теперь уже на сто процентов убеждаюсь в его правоте.
– Нет, спасибо, я сыта, – улыбаюсь беззаботно, хотя меня и смущает эта повышенная забота.
Будто бы меня не на работу нанимают, а как минимум хотят отблагодарить за спасение детей из пожара.
Странный дискомфорт вытесняет всё, и я, не зная, куда себя деть, так крепко сдвигаю ноги, что болят коленные чашечки. Степенно – собеседование всё-таки – расправляю юбку, разглаживаю заломы, оставшиеся после поездки, когда ветер трепал платье, норовя сорвать его с меня.
Эти воспоминания рождают в груди вспышку радости, и остатки адреналина, утихая, щекочут нервные окончания.
– Ну что ты, не обижай меня. Ты такая бледная, совсем на тебе лица нет, волнение сплошное.
– Но я действительно ничего не хочу, – пытаюсь убедить, но, похоже, этот локомотив с рельсов не сдвинуть.
– Ничего слышать не хочу, – щебечет нараспев и легко вспархивает с кресла и идёт в сторону кухни.
То есть она сама принесёт мне чай и пирожные?
Знаете, искренняя забота – это прекрасно, только… иногда она сбивает с толку. Ну, когда её настолько много, она становится чуточку душной.