Невинная распутница
Шрифт:
– А потом, знаешь, Антуан…
– Что?
– Он злодей, твой папаша Корн.
– Ишь ты!
– И никаких «ишь ты»! – говорит уязвлённая Минна. – Ты бы лучше слушал меня, а заодно подтянул повыше носки. Вовсе не обязательно показывать всем свои сиреневые кальсоны.
Подобные замечания приводят Антуана в состояние целомудренного гнева, и Минна упивается этим.
– А потом, по утрам в воскресенье он играет в постели на флажолете!
Антуан валится в траву на спину, как ослик:
– На флажолете! Ой, Минна, от
– Я и не говорила, что он умеет. Я сказала, что он играет. Его видела Селени. Лежит в коричневой пижаме, со своей отвратной мордой, от него воняет мочой, простыни грязные, и он играет на флажолете… Фу!
Дрожь отвращения сотрясает Минну с головы до пят… «Все девчонки ненормальные», – потихоньку философствует Антуан, который знает папашу Корна уже пятнадцать лет. У этого старого делопроизводителя больные глаза, он вечно хнычет и жалуется, он запущен и грязен… и один лишь вид его вызывает у Минны чувство яростного неприятия.
– Что бы такое с ним сделать, Антуан?
– С кем?
– С папашей Корном.
– Откуда же мне знать…
– Ты никогда ничего не знаешь! У тебя есть нож? Он инстинктивно кладёт руку на карман брюк.
– Значит, есть! – заявляет решительно Минна. – Дай мне!
Он отшучивается, неловкий, как медведь, играющий с кошкой…
– Быстро, Антуан!
Она бросается на него, дерзко суёт руку в запретный карман и выхватывает нож с деревянной ручкой… Антуан, с багровыми ушами, не говорит ни слова.
– Ага, врун! А ножик у тебя красивый! Похож на тебя… Иди скорее, папаша Корн уже ушёл. Мы будем играть, Антуан! Будем играть в огороде папаши Корна! Лук-порей наш враг, тыквы стоят у нас на пути, как крепости… Вот армия папаши Корна!
Она размахивает, словно маленькая злая фея, ножом; она кричит во всё горло и топчет салат-латук:
– Вжик! Ой-ой-ой! Мы утащим с собой их трупы и обесчестим их!
– Что сделаем?
– Говорю же, обесчестим их! Господи, как мне жарко!
Она валится на грядку с петрушкой. Антуан зачарованно смотрит на белокурую девочку, произнесшую немыслимые слова:
– Послушай… Ты хоть знаешь, что это означает?
– Очень может быть.
– Да?
Он снимает шляпу, надевает её вновь и ковыряет каблуком потрескавшуюся от жары землю…
– Какой же ты глупый. Антуан! Вечно тебе хочется поучать меня. А мне уже всё объяснила Мама.
– Тётушка… тётушка объяснила тебе…
– Однажды во время я урока прочла: «И могилы их были обесчещены». Тогда я спросила Маму: «Что значит обесчестить могилу?» Мама сказала: «Вскрыть её без разрешения…» Ну вот, с трупом то же самое… обесчестить его – значит, вскрыть без разрешения. Съел? Слушай, звонит колокол к обеду! Идём!
За столом Антуан вытирает лоб салфеткой, пьёт большими стаканами воду…
– Тебе так жарко, мой бедный волчонок? – спрашивает Мама.
– Да, тётя, мы много бегали, а потом…
– Что ты там
Дядя Поль пожимает плечами.
– Парень перегрелся на солнце! Мой мальчик, сделай милость, начни опять пить отвар горечавки: от него сходят прыщи.
– Никак не могу эту дыню переварить! – вздыхает дядя Поль, развалившись в плетёном кресле.
– У вас слабый желудок, – выносит заключение папаша Люзо. – Я выпиваю по стаканчику комбье до и после обеда, поэтому могу есть столько дыни и красной фасоли, сколько захочу.
Папаша Люзо, держась неестественно прямо в охотничьем костюме цвета хаки, курит трубку, прикрыв глаза рыжеватыми бровями. Дядя Поль питает слабость к этому прочному обломку прежней жизни и соглашается раз в неделю выносить торжественно-тупые сентенции старого охотника. Папаша Люзо дымит, с шумом выдыхая воздух, от него пахнет табаком и освежёванным зайцем, и Минне он не нравится.
– Похож на драгуна! – говорит она про себя. – Все говорят, что славный… но он скрывает свои делишки! Эти глаза! Наверняка крадёт маленьких детей, чтобы скормить их свиньям.
Вечер давит своей неподвижностью. После ужина, чтобы не видеть ламп, окружённых москитами и коричневыми ночными бабочками с мефистофельскими усиками, похожих на маленьких сфинксов с птичьими глазами, дядя Поль со своим гостем и Минна с Антуаном уходят на террасу.
От огня в кухонном очаге и от лампы в столовой в сад устремляются два острых пучка оранжевого света. Цикады кричат, как днём, и дом, вобравший солнечные лучи всеми порами своих серых камней, останется горячим до полуночи.
Минна и Антуан сидят, свесив ноги, на низкой стене террасы и не говорят ни слова. Антуан пытается разглядеть в темноте глаза Минны; но вокруг непроницаемая ночь… Ему жарко, неуютно в собственной шкуре, и он терпеливо переносит эти слишком привычные ощущения.
Минна смотрит, не шевелясь, прямо перед собой. Она вслушивается в шаги Ночи, легко ступающей по песчаным дорожкам и порождающей устрашающие силуэты во тьме. И Минна вздрагивает от вожделения. Эти тяжко-спокойные часы переполняют её нетерпением; вглядываясь в безмятежную красоту сада, она взывает к возлюбленному Племени, которое повелевает её грёзами…
Изнуряющая ночь, когда руки жаждут прикоснуться к холодному камню! На укреплениях она дышит лихорадочным возбуждением и убийством, её прорезает пронзительный посвист… Минна резко поворачивается к своему кузену:
– Свистни, Антуан!
– Как это?
– Свистни во всю силу, так громко, как можешь… Громче! Ещё громче! Хватит! Ты не умеешь!
Сжав руки, она хрустит всеми пальцами и зевает прямо в небо, словно кошка.
– Который час? Этот папаша Люзо ещё не собирается уходить?