Невинность палачей
Шрифт:
И вдруг Тео встает. Принимает вызывающую позу, решительно скрещивает руки на груди, всем своим видом показывая, что времени у него достаточно и уступать он не намерен.
Алин ощущает себя одинокой и бесконечно усталой. Словно все тяготы мира давят на плечи. Словно на нее ополчилась вся вселенная. Уже много дней – и началось это давно – она балансирует между нервным срывом и полным отсутствием эмоциональных реакций. Блуждает где-то между гиперактивностью и астенией, смехом и плачем, желаниями и унынием. Между розовым оттенка фуксии и безликой чернотой. Друзья говорят о депрессии, предостерегают от состояния, которое в психологии именуется «burnout» [4] .
4
Эмоциональное выгорание (англ.).
Но покоя в ее жизни, увы, нет.
Мать смотрит на сына, как на противника, чьи силы нужно оценить, – и внутренний голос шепчет ей: «Не уступай!» – исполненная презрения поза сына выводит из себя, желание настоять на своем становится навязчивым, хотя ни логики, ни здравого смысла в этом нет, и она это прекрасно понимает. Осознает всю абсурдность своего упрямства. И ничего не может с собой поделать.
Алин хмурится. Значит, хочешь войны? Секунда, еще один удар сердца… На низком столике она замечает смартфон Тео. Спокойно берет гаджет. Поднимает руку. Смысл ультиматума понятен: или ты делаешь, что я хочу, или с ним случится то же, что и с контроллером.
У подростка перекашивается лицо. На смену пренебрежению приходит сначала недоверие, потом бешенство.
– Отдай телефон! – злобно скалится он.
– Надевай куртку и иди к машине, – выдыхает она едва слышно.
Тео оценивает степень риска по тону матери, ее враждебному взгляду, угрожающей позе. Способна ли она осуществить угрозу? Она доказала, что да, но то была вспышка гнева. А теперь она спокойна и действует больше по расчету, нежели под влиянием эмоций. Ярость угасла, он это чувствует, но может снова вспыхнуть в любой момент – это он чувствует тоже. Чтобы пороховая бочка взорвалась, хватит искры. С недавних пор мать на пределе. Заводится с четверти оборота…
И Тео решает не рисковать.
– Ладно, я иду к машине, – с неудовольствием соглашается он. – Но ты отдашь мне телефон.
– Я не собираюсь ничего отдавать, Тео. Садись в машину и радуйся, что телефон остался цел. Получишь его обратно, когда мы вернемся. Ты спокойно сможешь прожить пару часов без того, чтобы таращиться в экран!
В салоне авто между матерью и сыном повисает тягостное молчание. Глядя вперед, на дорогу, Алин старается успокоиться, найти ответы на вопросы, которые вертятся в голове. Что на нее нашло? Зачем обидела сына, дала ему пощечину, разбила контроллер игровой приставки? Она оценивает ущерб, запрещает себе поддаваться панике, готова на все, лишь бы наладить диалог. Но это ничего не даст, и она об этом знает. Украдкой брошенный взгляд укрепляет ее уверенность. Тео сидит, стиснув зубы, лицо перекошено от злости. Пропасть, которая была глубока и до инцидента, стала бездонной. Алин подавляет в себе желание попросить прощения, потому что понимает: еще слишком рано. Момент еще не настал. Это обернется против нее самой.
Она чувствует, что исчерпала все возможные ресурсы и доводы. Отжила свой век. Has-been. Тупая. Старая. Дура.
Старая дура…
Мысли ее обращаются к отцу. Он тоже на грани, но его грань – та, за которой начинается небытие. И обратного хода нет. Он на краю пропасти. И уже готов прыгнуть. Дело нескольких недель, может быть, даже дней. Потому-то так важно с ним повидаться, пока есть время, но Тео этого еще не понимает. Когда поймет, будет слишком поздно. К огорчению примешивается печаль. Алин кусает нижнюю губу, не сводя глаз с дороги.
Сердце, которое вот-вот разорвется.
Перед мини-маркетом на улице де-Терм Алин сворачивает на стоянку и занимает одно из свободных парковочных мест. Выключает двигатель, несколько секунд в раздумье смотрит перед собой, словно боится, что, заговорив, спровоцирует катаклизм.
– Мне нужно кое-что купить для дедушки, – сообщает она шепотом. – Подождешь тут?
Тео бровью не ведет. Оскал отвращения, казалось, застыл на его юном, таком подвижном лице, губы плотно сжаты от обиды. Алин вздыхает.
– Вернусь через пару минут.
Она снимает ремень безопасности, открывает дверцу и выходит из автомобиля. Несколько секунд – и она уже открывает дверь и исчезает в магазине.
Жермен Дэтти, 83 года, и Мишель Бурдье, 59 лет
– Мадам Дэтти? Это Мишель! Как вы себя чувствуете?
В ответ – тишина. Хорошо она себя чувствует или плохо, пожилая дама никогда не отвечает на утреннее приветствие помощницы по дому. Мишель не обижается, она давно потеряла надежду установить с Жермен Дэтти дружеские отношения.
За этой старой развалиной она ухаживает уже два года. Трижды в неделю приходит в квартиру к одиннадцати утра, готовит обед, помогает ей поесть и устраивает перед телевизором, а сама хлопочет по хозяйству. Потом на час-полтора вывозит подопечную на прогулку. О самоотречении речь, конечно, не идет, но в остальном Мишель Бурдье добросовестно исполняет профессиональные обязанности, благо нрав у нее незлобивый и мягкий. Работа домашней помощницы не самая увлекательная, но у нее есть преимущество – она оплачивается. Иметь постоянное место и достойное жалованье – большое благо, Мишель это прекрасно известно. В свои без малого шестьдесят она гордится тем, что справляется сама и ни от кого не зависит. И, что особенно важно, никому ничего не должна.
Вот почему невыносимый характер Жермен Дэтти чаще вызывает у нее улыбку, чем слезы, хотя беспрерывные упреки и язвительные замечания неугомонной ведьмы иногда задевают за живое. Много раз Мишель, это воплощение безмятежности, подавляла в себе желание уйти, оставив старую мегеру вариться в собственной желчи. Ей нравится представлять себе тот сладкий миг, когда ее терпение лопнет: старуха отпустит очередное саркастичное замечание, в равной степени злое и несправедливое, и Мишель вдруг поймет: это предел, мадам Дэтти зашла слишком далеко. И тогда она, Мишель Бурдье, посмотрит на старую гарпию гневно и с достоинством, медленно развяжет фартук, аккуратно его снимет и театральным, дающим неизъяснимое удовлетворение жестом швырнет к ее ногам. Скорее всего, Жермен Дэтти возмутит эта не понятная для нее вспышка. И она пригрозит самым страшным – немедленным увольнением. На что Мишель ответит спокойно и твердо: «Это не вы меня увольняете, старая перечница! Это я возвращаю вам фартук!»
Эту сцену Мишель Бурдье проживала сотни раз. В мыслях. В мечтах. Жалкое удовольствие в сравнении с бесчисленными обидными ремарками, которые приходится сносить от невыносимой подопечной, но и оно утешает… Особенно ей нравится эпитет «старая перечница». Она выбирала его не один день: хотелось, чтобы это было нечто обидное, но без пошлости, унизительное – без грубости. Словом, сравнение, которое попало бы в десятку и выразило ее мнение о происходящем. Еще один повод для гордости – выражение «Я возвращаю вам фартук!». В паре с выразительным жестом это не может не произвести впечатления. Лаконично и эффектно. На случай, если до старой перечницы еще не дошло.