Невольница: его добыча
Шрифт:
Он искренне расхохотался:
— Воздух, впрямь, пошел тебе на пользу. Ты не только красива, но, кажется, еще и не глупа.
— Все относительно, господин управляющий. Даже ум и глупость.
Удивительно, но его компания не раздражала, скорее напротив — я соскучилась по общению. По простому разговору, пусть даже и такому.
Он поймал мою руку и сжал пальцы:
— Мне будет очень жаль, если все повторится.
Я отвернулась, но выдернуть руку не посмела:
— Вы могли сказать ему, что я умерла. Если вам так жаль, господин управляющий.
—
Я отдернула руку:
— Вы не друг. Вы коварный тюремщик.
— Но даже тюремщик может стать другом, если узник не глуп.
Я молчала, хоть он и ожидал ответ. Наконец, взял меня за локоть:
— Пойдем, уже пора. Ты должна быть красивой.
26
Исчезла прелесть садов. Все исчезло. Я помню только чужие руки, которые мыли, терли, чесали, красили и одевали меня. Я стояла в тонком невесомом облаке, усеянном ослепительными прозрачными кристаллами, как слезами, и боялась шелохнуться, чтобы они не осыпались. Волосы уложили крупными блестящими волнами, падающими почти до талии.
Ларисс велел принести большое зеркало и подтолкнул меня к глянцевой поверхности:
— Посмотри на себя.
Я не хотела смотреть — какая разница, как я выгляжу для чудовища. Но не смотреть было невозможно. Ослепительная женщина в зеркале отдаленно напоминала меня глазами и цветом волос, но это была не я. На меня смотрела высокородная имперка небывалой красоты. Я робко подняла руку, убеждаясь, что отражение сделало то же самое.
— Ну… — Ларисс нагнулся к самому уху. — Такая женщина просто не может быть дурой. Или я ошибаюсь? Неплохо, не так ли?
Я не сдержалась:
— Неплохо, господин управляющий? А потом вы взглянете чуть иначе и скажете: «Плохо»? Когда все закончится. Он чудовище. Способен только терзать.
— Ты сама виновата, — голос стал жестким. — Не стоило от него бегать. Это было предельно глупо. Но, везде есть свои плюсы: будем считать, что ты увидела самую плохую его сторону. Осталось только хорошее. Нужно лишь быть благоразумной.
— В нем нет ничего хорошего. А от ваших слов уже тошнит.
Ларисс демонстративно соединил большой и указательный палец:
— Закрой свой красивый рот. Побереги для другого.
Я отбросила двусмысленное уточнение:
— Нет уж, позвольте говорить, господин управляющий. Вам не жаль свой труд?
Теперь не будет опущенных глаз и несказанных слов. Не буду терпеть. Не буду смиряться. Я замирала от одной только мысли, что снова увижу его, и умирала раз за разом. Бесконечно. Подлое тело, в угоду полукровке, подводило меня. Я помнила страх, хранила воспоминание о боли, но не помнила саму боль, которую пришлось пережить. Она осталась сонным кошмаром, воспаленной полуявью.
Ларисс жестом выпроводил рабов, и мы остались вдвоем. Он в задумчивости отошел к стене, на которой серебристыми змеями висели цепи. Вытянул руку и провел точеными темными пальцами по крупным звеньям.
—
Он оставил цепь и медленно надвигался на меня:
— Мечтаешь о славном и громком конце, о триумфе несломленного духа… Не так ли?
Я молчала, замирая от ужаса. Он уже не был милым острословом из сада. Слова ложились жестко и хлестко, без того приторного привкуса, которым он так умело мог их облекать. Ларисс без стеснения ковырялся в моих тайных помыслах, как в грязном белье, и охотно извлекал нужное наружу.
— М… — протянул он, вытянув губы. — Сколько вас таких… Думаешь, ты одна? Самая несчастная и поруганная? Вас слишком много, и каждый что-то мнит о себе. Мнят мужчины, мнят женщины… И неужели ты думаешь, что великая Империя не в силах справиться с возомнившими? Мнят только глупцы и спесивцы. Разумные — устраиваются и ищут выгоду. Я предлагаю тебе сплошную выгоду. Все, что требуется — быть разумной и покорной. Ведь ты умнее, чем кажешься сейчас, я уже понял.
— Выгоду? — я даже рассмеялась. — Вы сами себя слышите, господин управляющий?
— Зло во многих случаях относительно. Помнится, ты то же самое сказала про ум. И даже здесь можно выторговать себе место получше. Главное знать, относительно чего мерить. Думал, ты уже точно знаешь. Печально, если я ошибался.
Внутри холодело. Просто потому, что я понимала свою наивность.
Он протянул мне бокал, и я с жадностью глотала воду, смачивая пересохшее горло.
— Есть масса способов сломить и тело и дух. Говорят, это страшно, когда тело не подчиняется разуму.
Я едва не поперхнулась водой и выронила бокал. От дурного предчувствия в горле вновь мгновенно пересохло.
— И я использую любой из этих многочисленных способов, если твой хозяин велит это сделать. А он велит, если ты не станешь сговорчивее.
Я с ужасом посмотрела на откатившийся бокал:
— Уже велел?
Он лишь равнодушно усмехнулся.
— В вас совсем нет жалости, господин управляющий. Вы называли себя моим другом. Вы бросаете слова на ветер.
— А ты хочешь, чтобы тебя жалели, прелесть моя? Ну же, не разочаровывай.
Я опустила голову:
— Может быть.
— Ты сама себе веришь? Такая женщина не должна требовать жалости.
Я устала с ним спорить. Цеплялась за слова, чтобы оттянуть неизбежное, но понимала, что невозможно стоять здесь вечно.
Он нетерпеливо щелкнул пальцами у меня перед носом:
— Ты готова?
Руки задрожали, в груди холодно разлилось мерзкое предчувствие:
— Конечно, нет. Никогда не буду готова.
Он поджал губы, схватил меня за руку и потащил по коридорам и лестницам, не слишком заботясь о том, что я не успеваю или спотыкаюсь. Через несколько минут я холодела от страха перед огромными резными створчатыми дверями старинного образца. За ними только боль.