Невольники чести
Шрифт:
Этим наблюдателем был капитан Барбер. Он исподволь следил за работным со своего капитанского мостика. Так наблюдает за еврашкой стервятник, кружащий в поднебесье. Однажды капитан вызвал Смита и Жака:
— Скоро Камчатка. С русского глаз не спускать! Вы оба за него своей шкурой отвечаете…
— Mais certainement, monsieur, — пробормотал француз.
Смит промолчал. Мысли его, к счастью для Плотникова, да и для самого матроса, остались Барберу неизвестными.
…К цели своего плавания шхуна подошла, когда Абросим уже крепко стоял на ногах. Безделье его закончилось. Определенный в помощь
Но поскольку появление земли на горизонте для команды любого океанского судна событие особенное, Абросим вместе с другими матросами в этот день не отходил от борта, разглядывал приближавшийся берег.
Неведомая земля, поросшая дремучими, как на Ситхе, лесами, притягивала взор Плотникова, точно норд стрелку компаса. Что это: остров, материк? Абросим, несмотря на неприязнь к Смиту, не удержался и спросил его об этом.
— Камчатка, — коротко ответил тот и, заметив, как просветлело лицо работного, поднес к его носу пудовый кулак. — Попытаешься сбежать, щенок, — убью!
Угроза не произвела на Абросима должного впечатления. Он думал о другом. Перед ним лежала отеческая земля, которую он не видел более двух лет. И не важным показалось ему, что в ту пору он мечтал поскорее покинуть ее, укрыться за океаном, попытаться найти там свою долю. Не суть даже то, что на этой земле и теперь может ожидать его новая неволя, а то и погибель… Главное, он — на родине! Здесь каждый куст, каждый пригорок — свои: укроют, помогут. Только бы поскорее очутиться на берегу…
Этому желанию Абросима осуществиться удалось не сразу.
Когда «Юникорн» встал на якорь в небольшой, закрытой с трех сторон бухте, вечернее солнце нижней золотой гребенкой цеплялось за вершины хребта.
Вскоре по прибытии в бухту Барбер, прихватив с собой Смита и нескольких матросов, отправился на берег и вернулся на шхуну только к следующему утру, в приподнятом настроении и навеселе.
По его приказу большая часть команды, включая и Плотникова, двумя шлюпками была перевезена на прибрежную косу. Там прибывших поджидал низкорослый кривоногий человек азиатской наружности, в лисьем малахае. Он, не говоря ни слова, повел цепочку моряков к темнеющим скалам.
Абросим шагал в середине цепи, между Смитом, чья квадратная спина покачивалась впереди, и прихрамывающим, нудно брюзжащим Жаком.
Шли долго. Тропа была извилистой и каменистой. Она то взбегала на горный кряж, то скользила в ущелье. Отвыкший за недели плавания от ходьбы, Абросим устал. Ноги налились тяжестью, словно брел он по глубокому снегу или раскисшему полю. В таком состояниии далеко не убежишь! Значит, еще не время! Да и сама природа будто противилась этому: скалы так сжали тропу, что свет не достигал дна ущелья и оно казалось бесконечным.
Неожиданно базальтовые громадины отступили, и открылась уютная долина, со всех сторон охраняемая лесистыми горами.
В центре долины вились дымки костров, виднелись люди. По мере приближения к становищу оно все больше напоминало Абросиму жило кадьякских конягов: те же землянки с насыпными крышами, несколько шалашей из жердей и сосновых лап и только посередке — единственное деревянное строение, похожее
«Гулящие люди, разбойники, — догадался Абросим. — Вот тебе раз: как ни кинь — все клином выходит… Одна надежа токмо, что свои, православные: может, заступятся… Костьми лягу, а на шхуну не вернусь!»
Между тем бородач потрепал проводника по плечу:
— Молодец, Хаким! Споро обернулся, — и обратился к Барберу. — Ну как, капитан, голова не болит? Пойдем в избу, стол накрыт — лечиться будем… — Он щелкнул себя по горлу. — А людишки твои пущай пока у костра отдохнут, пивка нашего отведают. Мое изобретение. Из еловых шишек варим, от скорбута — первостатейное средство! Ну и хмель добрый, паче твоего рома будет… — и, заметив, что Барбер отрицательно качает головой и показывает на солнце, добавил, адресуясь уже к Смиту:
— Растолмачь капитану, что работа — не волк, в лес не убежит! А товарищ с товарищем, может статься, и не свидятся боле… И пущай не дуется, как тесто на опаре: до ночи все шкуры его на берегу будут. Орава-то у нас вишь какая: за одну ходку управимся. Верно я говорю, братцы? — окинул он взором окружающих его людей.
— Верно, атаман! — откликнулись те послушливым эхом.
— Ну пойдем, пойдем, дружок, — атаман приобнял за плечи все еще упиравшегося сэра Генри. — Будя ломаться, аки девка непорченая… Щас по чарке-другой примем, и душа с телом в лад войдут…
Барбер, уступая то ли хлебосольному атаману, то ли собственной головной боли, махнул рукой команде: «Гуляйте, мол, пока…»
«Морские волки» тут же разбрелись по лагерю и, зазываемые его обитателями, расселись вокруг костров. Появились бадьи с пивом, куски вяленой оленины. По кругу пошли ковши с пенным питьем, трубки, набитые отменным вирджинским табаком, началось обычное при таких встречах знакомство и братание.
Абросим очутился у костра рядом с немолодым уже светлобородым мужичком и Жаком. Смит, перекинувшись с лекарем парой фраз, ушел в атаманский барак, должно быть, толмачить. Вышло так, что к их огоньку больше никто не подсел.
Мужик, чувствовавший себя хозяином, пытался что-то объяснить Абросиму знаками, принимая его по одежде за чужеземца. Плотников, впервые за много дней, не смог сдержать улыбку:
— Да русский я, батя, православный.
— Ишь ты… — округлил глаза мужик. — А ну, побожись!
— Вот те крест, — погасив улыбку, Абросим перекрестился и, достав нагрудный крест, поцеловал его.
Мужик, и без того ошарашенно взиравший на Плотникова, перевел глаза на его позеленевший от пота медный крест ручной работы и вдруг переменился в лице: