Невольники чести
Шрифт:
Баты, борясь с приливом, двигались медленно, низко сидели в воде. Одна из лодок была заполнена людьми, две остальные — грузом. Они следовали за первой на привязи и походили на утиный выводок, движущийся за мамашей.
Матросы побросали работу и сгрудились у борта, наблюдая за индейцами. Поднялся на ют и встал рядом со Скаутлельтом капитан.
При утреннем свете Плотников обнаружил, что шевелюра у того, кого тлинкиты называли Рыбьим Глазом, удивительно похожа на волосы Подруги Огня. Но это было тут
Первым на борт поднялся в своем неизменном лосином плаще Котлеан. Вид его был мрачен, глаза блуждали. При виде Абросима в них появился блеск, напомнивший работному взгляд волка. Но так же как и хищник при ночной встрече, племянник Скаутлельта отвел взор. Прошел мимо Плотникова на ют.
Вслед за молодым тойоном на шхуну взобрались семь алеуток. У двоих за спиной были привязаны грудные дети. Абросим узнал женщин. Все они жили в заселении и были женами русских. Туземки, в свою очередь, тоже приметили промышленного, но были так напуганы, что боялись даже посмотреть на него.
Потом на «Юникорн» стали поднимать тюки. Абросиму не составило труда определить, что в них — бобровые шкуры. За два года на Ситхе ему не раз приходилось таскать такие на своем горбу. Причем шкуры-то — не невесть откуда, а из их, компанейского магазина! О том поведала звездная метка на шкуре, выпавшей из дырявого тюка на палубу.
Тлинкиты привезли на шхуну добро, захваченное в крепости. Значит, они и люди на корабле — заодно. Значит, моряки и колоши — союзники. Оставалось неясным только, почему никому из индейцев, кроме двух вождей, не разрешили взойти на судно? Полдюжины размалеванных охрой и киноварью воинов осталось в своих батах. Что-то здесь не так!
Абросим осторожно придвинулся поближе к капитану и тлинкитским тойонам.
Первое, что долетело до слуха Плотникова, были слова Скаутлельта, обращенные к Рыбьему Глазу:
— Бледнолицый брат может быть доволен. Мы привезли ему все, что он просил. Теперь мы хотим получить наши ружья.
Барбер обернулся к Смиту, стоявшему рядом:
— Скажи им, что они все получат сполна. Но сначала испытаем: хорошо ли то, что припасено для них…
Пока толмач переводил вождям слова капитана, несколько матросов вскрыли ящики и достали из них ружья. Новые, но уже без смазки.
В тот же самый момент четверо моряков будто случайно оказались за спинами у вождей.
Плотникову все происходящее вдруг напомнило спектакль, который разыгрывался по прихоти старого графа в театре с крепостными актерами, в коем и ему, Абросиму, доводилось играть пустяковые роли. Из сценических игрищ извлек для себя Плотников лишь одно: барский театр, равно как и барские чувства, холопам непонятны. Таким же непонятным оставалось для него представление, зрителем которого он сделался сейчас.
Матросы
Абросим метнулся взглядом в поисках мишеней и ничего не увидел, кроме чаек да тлинкитов в батах, ожидавших своих вождей. Неужто матросы будут стрелять в них?
— Fire! — театрально махнул рукой капитан.
Громыхнул нестройный залп, сливаясь с предсмертными криками индейцев. Трое из дикарей были убиты на месте. Прочие, получившие различные раны, упали из лодок и судорожно пытались удержаться на поверхности.
Барбер взмахнул рукой еще раз. Матросы выстрелили снова, и головы колошей скрылись в глубине.
На палубе на какое-то время воцарилась тишина. Наконец капитан, взяв одно из ружей, с кривой улыбкой обратился к старому вождю.
— Не правда ли, мы приготовили для вас лучшие ружья?
Как раненый зверь, забился в руках двух здоровенных матросов Котлеан, рванувшийся к Рыбьему Глазу. Но старому вождю выдержка не изменила. Он только презрительно посмотрел на Барбера и заговорил не с ним — с племянником:
— Прости меня, Котлеан… Акан отнял у Скаутлельта остроту взора, не дал увидеть, что у Рыбьего Глаза два языка. И оба лгут…
— Он умрет, вождь! Я — Котлеан — обещаю тебе это…
В ответе молодого тойона было столько ненависти, что содрогнулось бы и самое храброе сердце. Но то ли капитана нельзя было устрашить ничем, то ли у него вовсе не было сердца — слова индейца его только позабавили.
Он показал Смиту на нок-гафеля, потом очертил вокруг шеи петлю: дескать, может, Котлеан и выполнит обещание, но сначала пусть посмотрит на все сверху.
Подручный Барбера хохотнул и полез на мачту прилаживать к перекладине две удавки.
У Абросима, еще не успевшего прийти в себя после неожиданного расстрела тлинкитов, шевельнулась в душе жалость. Да, конечно, колоши — враги. Но лишать их жизни вот так, подло, — это не по-христиански, не по-нашенски.
Работный не знал, как остановить творимый капитаном произвол, похожий на то, что довелось когда-то пережить самому… И тут произошло событие, которое определило судьбу тойонов и его самого.
Когда все было готово к казни и люди на палубе притихли в предвкушении зрелища, раздался свист стоящего на салинге матроса.
К шхуне двигалась еще одна лодка. Она оказалась алеутской байдарой, управляемой всего одним гребцом. И гребцом этим была Айакаханн.
Все остальное свершилось стремительно.
Девушка была принята капитаном за колошенскую лазутчицу. Рыбий Глаз вскинул ружье и прицелился.
Плотников прыгнул ему на спину и, сбив с ног, вцепился в горло.
На подмогу капитану бросились матросы. Кто-то ударил работного прикладом по голове, и дневной свет померк для него.