Невольники чести

Кердан Александр Борисович

От графа и в самом деле разило спиртным, но он настаивал:

— Богом клянусь, это он! Прошу вас, остановите карету — я должен задержать этого сукиного сына! — тут поручик сделал движение, точно хотел выпрыгнуть из экипажа.

Лицо сопровождавшего мгновенно приобрело твердое выражение:

— Увольте меня, поручик! Это не в моей компетенции! Мне поручено доставить вас в Нейшлотскую крепость и передать коменданту! Любые остановки в Санкт-Петербурге запрещены категорически, и я не намерен нарушать приказ!.. Пошел, пошел вперед! — махнул офицер заглянувшему в окошко кареты кучеру и, снова обращаясь к графу, отчеканил: — И пожалуйста, граф, без глупостей… Я имею инструкции в случае вашего неповиновения применить силу! Вам ясно?

— Oui, — бросив на конвоира уничтожающий взгляд, пробормотал поручик. — Du moins j’ai fait mon devoir…

Когда граф опять поглядел в окно, человека в черном

плаще уже не было видно.

2

Неисповедимы пути Господни на этой земле. Еще более таинственны и непостижимы судьбы казенных бумаг в канцелярском мире…

Иное прошение, рапорт или докладная записка, бывает, в считанные минуты оказываются перед светлыми или замутненными очами самого главного в сем присутственном месте начальника. Другим бумагам везет куда как меньше. Попавшие в нескончаемую карусель волокиты, перекочевывая со стола на стол, из одного департамента в другой, от писца к столоначальнику, от того — к помощнику министра и — обратно, они могут путешествовать, не покидая стен ведомства, дни, недели, месяцы, а то и годы…

А еще бывает и так, что несколько бумаг, оказавшись по стечению обстоятельств рядом, точно живые существа, влияют на судьбы друг друга, а значит, и на судьбы людей, стоящих за ними.

…Михайло Матвеевич Булдаков — просвещенный купец из Великого Устюга, супруг младшей дочери Григория Ивановича Шелехова — Авдотьи, занимавший должность первейшего директора Российско-Американской компании — главного шелеховского наследства, в это мартовское утро 1807 года от Рождества Христова был занят разбором служебных бумаг в своем кабинете. И то сказать, их на столе Булдакова, при всем его рачении, накопилось за несколько последних дней предостаточно. Тому, кто хоть однажды был начальником, известна эта уникальная способность документов — накапливаться, причем просто в угрожающих размерах. Одному богу известно, сколько приказов, докладных, реляций разного рода надобно начальствующему лицу рассмотреть незамедлительно, наложить на них резолюцию и тотчас вернуть в подчиненную канцелярию для скорейшего исполнения.

Раскрыв папку с золотым тиснением «На подпись», Михайло Матвеевич тяжко вздохнул, увидев солидную пачку бумаг, коим он был обязан сейчас уделить внимание. Вспомнилось, что нынче он обещал Авдотье Григорьевне воротиться домой пораньше, ибо Булдаковы ждали к обеду Наталью Алексеевну Шелехову и других гостей.

«Как бы не так! С этаким ворохом до ночи не управишься…» — первейший директор взял в руки лежащую сверху депешу, и тут же его раздражение сошло на нет — Булдаков узнал беглый почерк своего зятя, Николая Петровича Резанова, отправившего свое послание из Иркутска 26 января сего года… Начальник канцелярии Зеленский, осведомленный о дружбе первейшего директора с камергером, догадался положить письмо сверху прочих реляций.

Михайло Матвеевича с Резановым и впрямь связывали не только родственные, но и самые крепкие дружеские узы. Более того, подружившиеся еще до того, как породнились, Булдаков и Резанов были единомышленниками и верными продолжателями дела своего покойного тестя Шелехова — основателя первой в истории России торговой компании, расположенной на двух континентах. Дружба еще более окрепла, когда в семью Резанова пришло горе — умерла любимая жена, Анна Григорьевна. Булдаковы были рядом в эти горькие для Николая Петровича дни. Недаром именно им и теще Наталье Алексеевне поручил Николай Петрович заботу о своих малолетних детях, отправляясь в кругосветное путешествие. Михайле Матвеевичу адресовал посланник письма из Камчатских земель и из Нового Света. Теперь вот послание пришло из Иркутска — города, расположенного где-то посредине обратного пути камергера в столицу империи…

«Что там пишет любезный брат мой? — улыбнулся первейший директор, но, как ни подмывало его сразу прочесть письмо, отложил его в сторону: — Пусть во время скучной работы согревает сердце радостное ожидание — после казенных бумаг пообщаться посредством чтения с родной душой…»

А вот документы, которые пришлось рассматривать нынче Булдакову, оказались один другого тревожнее и неприятнее.

Сначала Михайло Матвеевич прочитал письмо крупнейших акционеров компании на Высочайшее имя, на коем не хватало пока только его, Булдакова, собственноручной подписи. В письме, больше похожем на крик о помощи, акционеры умоляли монарха: «Ваше императорское Величество, всемилостивейше покровительствуя Российско-Американской компании и вообще отеческой торговле, не дозволит образом, известным монаршему отеческому Вашему сердцу, далее стеснять российскую промышленность частным северо-американским торгашам с прочими неуемными своими согражданами. Не дозволит отменить всю возможность

производить более промыслы и совершенно нарушить спокойствие российских колоний…»

Что ж, под сим посланием, верно отражающим положение дел в американских факториях компании, Булдаков готов подписаться и двумя руками, токмо бы приструнить каким-то способом всех этих наглых иноземцев…

Михайло Матвеевич обмакнул перо в массивную чернильницу, искусно сработанную из малахита, — подарок горноуральского заводчика Демидова, старинного поставщика для американских колоний медных пушек и цельнолитых якорей, — и аккуратно вывел свою подпись.

Следующим в стопке бумаг оказалось очередное прошение об отставке с поста правителя Русской Америки, пришедшее от Александра Андреевича Баранова. Переваливший уже давно за шестой десяток, правитель, так же, как и в прежних письмах, сетовал на преклонный возраст и болезни, полученные на службе родной компании, писал о желании закончить свои дни на родине, в Каргополье. Перечисляя все сделанное им для колоний, просил главное правление не о деньгах и наградах, а об одной-единственной милости — удовлетворить его ходатайство.

Первейший директор, сам лично незнакомый с Барановым, был премного наслышан о его подвигах и благодеяниях и от Шелехова, и от Резанова. Камергер неоднократно писал из Аляски, что «удаление господина Баранова отсюда будет для компании крайне тягостно, ибо при редких познаниях его, нет человека, умеющего лучше ладить с промышленными». Впрочем, в других письмах он отзывался о главном правителе уже по-другому: мол, когда области сии, преобразованные, иной вид воспринять смогут, тот же Баранов, при всех его великих заслугах, едва ли к управлению краем будет достаточен… Одним словом, есть над чем задуматься первейшему директору. Понимает Булдаков: человека, равного по опыту и силе духа Александру Баранову, отыскать в самих колониях, да и здесь, в столице, в настоящее время мудрено… Хотя по-человечески Михайле Матвеевичу уставшего главного правителя жаль — он для пользы компании не жалел ни лет своих, ни здоровья. Взять одну последнюю баталию за возвращение Ситхи три года назад. Главный правитель, сражаясь вместе с моряками капитан-лейтенанта Лисянского в первых рядах, проявил настоящее мужество, был ранен в руку, но поле битвы не покинул и изгнал тлинкитов из их крепости. Виктория сия теперь удерживает многих из колошей от новых нападений на русские заселения, в том числе и на основанную в том же 1804 году новую столицу Русской Америки — Ново-Архангельскую крепость, заложенную на том самом камне-кекуре, где когда-то Баранов подписал с индейскими вождями договор о вечном мире и дружбе. Впрочем, перемирие это колошами нарушалось неоднократно, да и сегодня держится скорее на силе оружия и дальновидной дипломатии престарелого правителя, чем на добропорядочности сторон. Да, прав любезный Резанов: потеря сего человека для компании, да и для всего Отечества, станет невосполнимой.

Посему первейший директор, скрепя сердце, наложил отказную резолюцию и взял в руки очередной документ.

Прочитав несколько строк оного, брезгливо поморщился — доносов Михайло Матвеевич не любил, хотя и понимал их неизбежность в этом далеком от совершенства мире. Вот почему, следуя привычке доводить начатое дело до конца, он дочитал кляузу до последней точки. С минуту подумав, перечел еще раз.

Некий приказчик нижнекамчатской конторы Плотников, если судить по стилю и орфографии, человек грамотный и неглупый, сообщал главному правлению, что его непосредственный начальник — комиссионер Кирилла Тимофеевич Хлебников — вот уже много лет занимается хищением компанейского добра, приписками и подлогами в отчетных документах, перепродажей векселей компании сомнительным негоциантам и иностранным подданным. В подтверждение своих слов приказчик приложил к доносу несколько страниц из отчетного копейбуха, на которых подчистки были явно видны, а внизу стояла подпись Хлебникова. Также были представлены вексель компании и расписка капитана бостонской шхуны «Юникорн» Генри Барбера о его покупке.

«Уж не тот ли Барбер, о коем правитель Баранов упоминал как о первом зачинщике ситхинской резни и работорговце? Торговать с таким отъявленным разбойником — значит, предавать интересы компании, о коих акционеры пекутся, посылая прошение своему императору… — Булдакову все еще не хотелось верить в виновность своего камчатского представителя: уж больно хорошо отзывались о Хлебникове все, кому довелось побывать на полуострове. К слову, и сам посланник Резанов характеризовал Кириллу Тимофеевича как человека тихого, исполнительного, но предельно честного. — Не мог же Николай Петрович так ошибиться!.. Хотя почему бы и нет? Есть ведь даже пословица: в тихом омуте все черти водятся! Неужели настали времена, когда никому-никому нельзя довериться?»