Невольный свидетель
Шрифт:
– Ну, тогда выбирай: либо со мной в парк, либо через лупу рассматривать портреты знаменитостей прошлого.
Услышав в тоне приятеля непримиримые нотки, Людмила без колебаний приняла решение:
– И вправду, в парке будет веселее. Поехали с нами Георгий.
– Нет у меня сегодня денег на проезд. Гуляйте без меня.
И резко повернувшись, Георгий пошел прочь. Он окончательно понял:
«Люда демонстративно показала мне, с кем хочет дружить. Ах, если бы Вадька совсем исчез из нашего дома и чудом испарился в воздухе от стоящей на улице невыносимой жары. Этому отличнику всегда везло, а мне, едва проскочившему в техникум, она дала отставку. Наша жизнь даже при социализме не всегда справедлива. Стоп! Я начинаю думать как этот антисоветчик, написавший грязную статейку против руководства страны. Если бы товарищи из НКВД узнали об его творчестве, то загремел бы из Москвы, в двадцать четыре часа, и следа бы от него не осталась. А что, если…?»
Пришедшая в голову мысль поразила Георгия простой устранения соперника. Но он поспешил ее отогнать, испугавшись подлости возможного решения. Но в последующие дни Людмила избегала общения с ним, подчиняясь ревнивым требованиям своего избранника. И Георгий все чаще возвращался к намерению написать донос на своего некогда приятеля. Теперь этот шаг уже не казался ему подлостью:
«Я же не оклевещу Вадима. Он, действительно, написал грязный, враждебный пасквиль. Вот пусть и ответит по закону. Наши органы никогда не ошибаются. Если накажут, то справедливо. В любом случае, собью гонор с этого профессорского сынка».
И натолкнувшись на очередной отказ девушки от встречи, Георгий отбросил последние сомнения. Взяв лист бумаги, он старательно изложил, вредные идеи своего приятеля и его сомнения в победе социализма и подробно указал местонахождение зеркала, где спрятана рукопись. Закончив писать, засомневался, хватит ли этого для НКВД, чтобы начать расследование.
Внезапно, память услужливо подсунула случай трехлетней давности, когда ранее судимый Жбан из соседнего двора избил его и Вадима. Сделал он это без особой причины, от нечего делать, в пьяном кураже. Было не очень больно, но до слез обидно от бессилия перед грубой физической расправой. Тогда четырнадцатилетний Вадим, давясь слезами, сказал с ненавистью в голосе:
– Если бы был у меня пистолет, то пристрелил бы гада, как врага народа.
И вспомнив этот случай, Георгий приписал к доносу:
«Этот автор пасквиля ранее говорил о желании достать оружие, чтобы расправиться с обидчиками».
И поставив подпись «Патриот России», Георгий положил сообщение в конверт, написав адрес: НКВД, Лубянка. Затем направился к почтовому ящику. Перед тем как опустить письмо, на мгновение заколебался, но вспомнив торжествующую улыбку Вадима, уводящего у него Людмилу, отправил письмо с доносом в путь.
…Капитан госбезопасности Круглов с тоской читал многочисленные доносы:
«В стране развелось слишком много писак, желающих нашими чистыми руками расправится со своими врагами. На днях один «доброжелатель» сообщил, что его сосед вечерами выставляем в окно патефон и крутит тлетворные западные мелодии, развращая советскую молодежь. Пришлось реагировать на донос завистливого анонима, и сейчас любитель джаза и томных танго ежедневно строем вышагивает на лесоповал».
Капитан устало потянулся и взял со стола очередной донос. Сначала он вчитывался в ровный почерк без особого вдохновения. Сообщалось о сомнениях какого-то студента. В правильности экономических решений партии большевиков. Скучно! Но концовка лаконичного письма, заставила чекиста задуматься:
«Конечно, сокрытие научного трактата в висящем на стене зеркале больше похоже на детскую игру. Но вот упоминание доносчика о желании студента приобрести оружие никак нельзя оставлять без внимания. К тому же, в этом месяце еще не выполнена разнарядка на выявление врагов народа. А по этому письму можно раскрутить дело по подготовке теракта. Пожалуй, проведу срочный арест этого «экономиста» Вадима Сорина. Надо поспешить, чтобы еще успеть встретить приезжающую из деревни тещу».
И Круглов, заказав конвой, выехал в сторону Арбата. Визит сотрудников НКВД застал семью Сориных врасплох. Надеясь на недоразумение, отец принялся горячо защищать старшего сына. Но спешащий встретить родственницу капитан не стал разводить церемонии и направился прямо к зеркалу на стене. Отогнув железные скобы, он вытащил рукопись и насмешливо помахал перед лицом профессора:
– Вот видишь, какого распрекрасного сына ты воспитал. Не хочешь вместе с ним за сокрытие подрывной деятельности загреметь в места не столь отдаленные? А ты, сынок, хоть теперь раскайся и выдай нам пистолет.
– Нет у меня никакого оружия. А статью я написал для себя и не собирался никому показывать.
– Если бы так обстояло дело, то мы бы здесь не оказались. Все, собирай, мамаша, ему вещички. С нами поедет парень.
Уходя в сопровождении конвоя, Вадим повернулся к младшему брату:
– Передай привет моему другу Георгию, только обязательно передай.
Вадим с тоской обвел взгляд уютную обстановку московской квартиры, словно предчувствуя, что никогда больше не вернется сюда. И вновь повторил, как заклинание свое желание передать привет своему другу детства.
Первые месяцы семья надеялась, что недоразумение скоро развеется, раздастся звонок в дверь и на пороге появится живой и здоровый Вадим. Но шли дни, и от арестованного Вадима не было вестей. И профессор решился на отчаянный шаг и обратился за помощью к своему пациенту, высокопоставленному генералу. Но тот лишь грустно покачал головой:
– Савелий Григорьевич, я вам очень благодарен за чудесное исцеление, но об этом не просите. Иначе я сам попаду под подозрение как пособник врагов народа.
Через полгода семье объявили, что Вадим осужден на десять лет без права переписки. И вновь профессор, поддавшись стенаниям несчастной жены, отправился к генералу, надеясь узнать хотя бы лагерь, в который направлен сын. Но генерал только отводил глаза, повторяя, что подобные сведения составляют государственную тайну, и он не вправе ее разглашать. И поняв, что за этим упорным умолчанием скрывается нечто страшное, Савелий Григорьевич спросил:
– Так мне ждать сына хотя бы через десять лет?
– Конечно, всегда надо надеяться на лучшее.
И в этот момент, генерал, заметив, что адъютант отошел к тумбочке за лекарством, резко отрицательно покачал головой. И профессор все понял. Тяжелый камень словно придавил его к земле. Автоматически он проделал привычные медицинские процедуры и направился к выходу. Всю дорогу до дома он ощущал внутреннюю опустошенность, словно в живых не было уже его самого, но перед входом в квартиру Савелий Григорьевич заставил себя собраться и предстал перед домашними внешне вполне спокойным. На бессвязные торопливые вопросы жены, в точности повторил слова генерала: