НеВозможно (Алмазный браслет)

Danielle Steel

IMPOSSIBLE

Copyright © 2005 by Danielle Steel 

– А как это – приручить?

– Это давно забытое понятие… Оно означает: создать узы.

– Узы?

– Вот именно… – сказал Лис. – Ты для меня пока

всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен… Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…

…Если ты меня приручишь, моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища… Как чудесно будет, когда ты меня приручишь!..

Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:

– Пожалуйста, приручи меня!

– Я был бы рад, – отвечал Маленький принц, – но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

– Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – сказал Лис. – У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, которые торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!

– А что для этого надо делать? – спросил Маленький принц.

– Надо запастись терпением, – ответил Лис. – Сперва сядь вон там, поодаль, на траву, – вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе…

… – Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким прежде был мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете.

Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц» [1]

Галерея «Сювери» в Париже занимала элегантный особняк XVIII века в предместье Сент-Оноре. Коллекционеры приезжали сюда по предварительной договоренности и через калитку в массивных воротах попадали во внутренний двор. В центральной части здания размещалась основная галерея, в левом крыле – офисы ее владельца Симона де Сювери. А справа располагалось современное крыло, пристроенное к галерее его дочерью. За домом раскинулся живописный сад со множеством скульптур, в большинстве – роденовских. Симон Сювери владел галереей уже более сорока лет. Его отец, Антуан, в свое время был одним из самых прославленных европейских коллекционеров, а Симон, прежде чем открыть галерею, занимался исследованием живописи Возрождения и голландских мастеров. Теперь к нему за консультациями обращались музеи всей Европы. Частным коллекционерам он внушал благоговение, а всем, кто был с ним знаком, – восхищение и отчасти страх.

Симон де Сювери имел внушительную внешность. Высокий, могучего телосложения, с суровыми чертами лица и темными глазами, которые, казалось, пронизывали тебя насквозь. Жениться Симон не спешил. В молодости он был слишком занят созданием своего дела, чтобы тратить время на любовные похождения. Женился он поздно – в сорок лет, на дочери влиятельного американского коллекционера. Это был удачный, можно сказать – счастливый союз. Марджори де Сювери никогда напрямую не встревала в дела галереи, которая к моменту ее замужества уже прочно стояла на ногах. Она восхищалась плодами трудов своего супруга. Она любила его всем сердцем и страстно интересовалась всем, что он делает. Марджори была художница, но так и не научилась без сердечного волнения демонстрировать свои работы. Она писала изящные пейзажи и портреты и раздаривала их друзьям. По правде сказать, Симон имел слабость к ее работам, хотя в профессиональном отношении они его не впечатляли. Во всем, что касалось галереи, Симон был беспощаден и решителен. Воля у него была стальная, ум – острый, как алмаз, чутье – тонкое и безошибочное. И глубоко под всем этим скрывалось – и никогда не показывалось – нежное сердце. Точнее, так говорила Марджори. Хотя верили ей не все. С подчиненными он был справедлив, с клиентами – честен, а в погоне за ценными для галереи приобретениями – неутомим. Бывало, годы уходили на то, чтобы раздобыть какое-то конкретное полотно или скульптуру, но Симон никогда не останавливался на достигнутом. Точно так же, будучи холостым, он искал себе жену. А заполучив, хранил ее как величайшее сокровище – то есть держал при себе. В обществе он появлялся лишь тогда, когда это было необходимо – обычно это были приемы для клиентов в одном из флигелей здания.

Обзавестись детьми они решились не сразу. Вообще-то, это было решение Симона, и ребенок появился только спустя десять лет после их бракосочетания. Зная, что Марджори жаждет детей, Симон наконец внял ее мольбам, а когда родилась дочка, а не сын, почти не огорчился. Когда родилась Саша, Симону было уже пятьдесят, а Марджори – тридцать девять. Саша сразу же стала для матери светом в окошке. Они были неразлучны. Марджори многие часы проводила с малышкой, они вместе смеялись, распевали песенки, играли в саду. Когда Саша пошла в школу и они оказались разлучены, Марджори почти что погрузилась в траур. Саша была очаровательным и ласковым ребенком. Темноволосая и смуглая, как отец, она обладала воздушной нежностью своей матери. Марджори была голубоглазой блондинкой с ангельским личиком и походила на мадонну с итальянских полотен. У Саши, как и у матери, были нежные черты лица, а волосы и глаза – темные, в отца, но в отличие от обоих родителей девочка была невысокая и хрупкая. Отец любил ее поддразнивать и называл ребенком в миниатюре. Но в характере у Саши не было ничего мелкого или слабого. Она оказалась наделена стальной волей, как отец, и теплотой и нежностью, как мать, и с ранних лет демонстрировала унаследованную от отца целеустремленность. Тот стал воспринимать дочь всерьез, лишь когда ей исполнилось четыре или пять лет, и с тех пор говорил с ней только об искусстве. В свободные минуты он показывал дочери галерею, рассказывал о разных художниках, учил распознавать их кисть и показывал репродукции в альбомах. Едва она научилась писать, как он стал добиваться от нее не только правильного произношения, но и правильного написания имен знаменитых мастеров. Девочка не сопротивлялась, а, напротив, впитывала все, как губка, и бережно сохраняла в памяти каждую крупицу полученной от отца информации. Симон очень гордился дочкой. И все сильней любил жену, которая серьезно заболела через три года после рождения ребенка.

Поначалу болезнь Марджори оставалась для всех загадкой и повергала в недоумение врачей. Втайне Симон надеялся, что причина носит психосоматический характер. Он не умел реагировать на людские хвори и немощи и считал, что все, что имеет физическую природу, может быть в конце концов преодолено. Но Марджори не только не могла справиться с болезнью, но и делалась слабее день ото дня. Лишь через год ей наконец был поставлен диагноз, для чего пришлось ехать в Лондон, а затем его подтвердили и нью-йоркские доктора. У нее оказалось редкое заболевание, поразившее нервную и мышечную ткань. Со временем должно было произойти полное разрушение легких и сердца. Симон не принял такого прогноза, а Марджори отреагировала на него стоически, старалась не жаловаться, проводила как можно больше времени – когда была в силах – со своим мужем и дочкой, а в промежутках отдыхала. Болезнь не сломила ее дух, но, как и предсказывали врачи, тело не устояло. К тому моменту, как Саше исполнилось семь, Марджори уже не вставала с постели, а в девять лет девочка лишилась матери. Симона, хотя его и предупреждали врачи, смерть жены повергла в оцепенение. Как и Сашу. Родители никак не готовили ее к этому неминуемому событию. И Саша, и Симон привыкли к тому, что Марджори живо интересуется всеми их делами и принимает участие в их жизни, даже будучи прикованной к постели. И внезапное осознание того, что ее больше нет, поразило их как молния и сблизило еще тесней. Теперь Саша стала занимать в жизни отца не менее важное место, чем его галерея.

Саша росла, вбирая в себя искусство во всех мыслимых формах. Она жила им, была поглощена без остатка и обожала всеми фибрами души. Так же как и отца. К Симону она испытывала не меньшую преданность, чем он к ней. Еще будучи ребенком, она знала о галерее, о выставленных в ней непростых, замысловатых полотнах ничуть не меньше, чем любой из работающих здесь специалистов. Порой Симону казалось, что эта маленькая девочка разбирается в живописи куда тоньше, чем все его сотрудники, вместе взятые. Единственное, что его тревожило (и он этого не скрывал), – это то, что Сашей все больше овладевала страсть к современному искусству и модерну. В особенности его бесила современная живопись, и он не стеснялся называть ее мусором и наедине с дочерью, и при посторонних. Любви и уважения достойны были только старые мастера, никто больше.

Как когда-то отец, Саша окончила Сорбонну и получила диплом магистра по специальности «история искусств». Это была ее своеобразная лицензия. После этого она выполнила данное матери обещание, поехала в Нью-Йорк и защитила диссертацию в Колумбийском университете. Потом два года отработала интерном в Метрополитен-музее, на чем ее образование можно было считать завершенным. Все эти годы она часто наведывалась в Париж, иногда просто на выходные, а Симон при каждой возможности навещал ее в Нью-Йорке. Заодно он виделся со своими клиентами, ходил по американским музеям, посещал коллекционеров. Он не мог жить без дочери и использовал для встречи каждый повод. Больше всего на свете он хотел, чтобы Саша вернулась домой. Все годы, что она жила в Нью-Йорке, Симон проявлял повышенную раздражительность и нетерпимость к окружающим.