Невозможность страсти
Шрифт:
– Мама там как? – Панфилов посмотрел на хмурого Тимку. – Спала?
– Спала. – Тимка вздохнул. – Очень бледная…
– Ну, так оно и должно быть. – Лена успокаивающе погладила его по спине. – Ты вспомни, какая была я два года назад, когда Валентин меня с того света выволок.
– И я был не лучше. – Панфилов вздохнул. – В меня как-то раз стреляли, и Семёныч вытащил меня с того света. Похоже, тут у всех есть опыт общения с ним как с врачом.
– Маму он не оперировал раньше и не лечил. Они вроде в ссоре. – Тимка снова вздохнул. – Упрямые оба, как черти…
Панфилов завёл машину во двор и запер ворота. В доме горел свет –
– Тихо, Юрик спит уже. – Лариса выглянула из комнаты, где находился Павел. – Ну, что там? Тима, я Юрика на твою кровать уложила…
– Я всё равно у мамы спать собирался. – Тимка сбросил кроссовки и направился к спальне Ровены. – А вы хотите – ночуйте, тёть Лена, ты тут похозяйничай, если что.
– Тима, а поесть?
– Я не хочу.
Он скрылся в спальне матери и плотно прикрыл за собой дверь. Только здесь он смог снова дышать – в темноте пустая комната, полная запаха духов и чистого белья, казалась ему странной, и он на ощупь добрёл до кровати и упал на неё, достав из-под покрывала подушку. Он уткнулся в неё, пахнущую маминым шампунем, и замер. Там, в доме, чужие люди – и человек, который едва не убил его мать. И хотя он, возможно, не виноват – но это он бросил маму в стену так, что её рёбра треснули и пробили лёгкое. Знать, что он здесь, невыносимо, как невыносимо быть в доме без мамы.
Тимка уткнулся в подушку и всхлипнул. Он очень давно не плакал – но сейчас слёзы душили его, и он ничего не мог с этим поделать. Главное, чтобы никто из тех, кто бродит сейчас по их дому, не вошёл и не принялся его утешать. Потому что утешить невозможно – перед глазами всё равно будет стоять бледное лицо матери, тёмные круги под её закрытыми глазами, кровь, так страшно проступающая через повязку…
Тимка заплакал, кусая подушку, его тело содрогнулось – в четырнадцать лет плакать трудно, только сдержаться невозможно, потому что беда, свалившаяся так внезапно, слишком тяжела, чтобы принять её.
– Надо бы пойти к нему. – Булатов кивнул на дверь спальни. – Мальчишка совсем погас. Такое и взрослому вынести тяжело, а тут подросток.
– Нет, Лёш, надо дать ему возможность побыть одному. – Ника вздохнула. – Они в этом возрасте не очень любят, когда кто-то видит, как они плачут, а мы для него чужие люди и отчасти виновны в том, что произошло, – ну, в его глазах, ведь Пашка – наш друг. Пусть побудет один, поплачет, может быть, ему станет легче.
– Мужчины не плачут. – Панфилов прошёлся по комнате. – Ну, что, ребята, снова всё запуталось так, что не распутать?
– Распутаем. – Матвеев запустил пятерню в волосы, растрепав их окончательно. – Сейчас главное – ребят на ноги поставить. Лариса, как Павел?
– Детоксикация практически закончена, он в сознании, узнал меня и всех вас. То, что произошло с Ровеной, помнит смутно. Прошедшую неделю не помнит вообще. – Лариса привычным движением поправила выбившийся локон. – В общем, завтра с ним уже можно будет поговорить и он, возможно, вспомнит, что с ним происходило. Валентин звонил мне, рассказал о Ровене. Вы же знаете, какой он перестраховщик. Я думаю, всё там будет в порядке, просто нужно время – безусловно, операция сложная, и первые дни состояние её будет тяжёлым, это нормально для восстановления после такой операции. Она в нашей реанимации в надёжных руках, там её обязательно выходят. Надеюсь, всё со временем утрясётся. Ночевать я буду здесь, и если мне покажут, где взять чистые полотенца и какую-нибудь пижаму или халат, буду очень признательна.
Лена кивнула и молча прошла мимо новых знакомых в коридор. Постучав в дверь спальни Ровены, она тихо позвала:
– Тима!
Ответа не последовало, Лена вошла, добралась до кровати и, нашарив рукой кнопку ночника, зажгла его.
Тимка спал поперёк кровати – в тех же шортах и майке, что и днём. Лена склонилась над ним. Его ресницы слиплись от слёз, и она, прикрыв его простынёй, погладила по голове. Тимку она помнила ещё новорожденным мальком, и то, что он вырос, не отменяло того, что ей он всё равно казался ребёнком.
Она достала из шкафа полотенца и ночную рубашку с халатом – для Ларисы – и вышла, оставив гореть ночник.
6
Страх сжимал его всего. Холодный пот катился по лицу, он чувствовал приближение чего-то, на что он не хотел смотреть, чтобы не лишиться рассудка. Не смотреть, не смотреть, даже не думать – я сижу за стеной, стена из кирпича, нужно посчитать кирпичи – один, два, три… нет, так не пойдёт, можно сбиться, надо сверху вниз, отличная стена, её не пробьёт то, что снаружи, о чём нельзя думать, надо просто считать кирпичи. Можно вспомнить теорему или извлечь квадратный корень, но отчего-то ничего вспомнить невозможно, а считать кирпичи легко – они прямо перед глазами, из них построена стена, отличные крепкие кирпичи…
– Не получается, ещё дозу.
Что-то касается его, и он вздрагивает – нельзя допустить, чтобы в его кровь попал яд, но змея кусает его, кирпичная стена плывёт перед глазами, и удержать её всё сложнее – один, два, три… семнадцать, восемнадцать… прекрасно, что есть цифры, забыть цифры невозможно, это просто символы, а не слова, символы забыть сложнее…
– Ещё дозу.
– Это его убьёт.
– Мне нужно, чтобы он заговорил.
– Если не заговорил сейчас, то не заговорит и дальше, ещё одна доза его убьёт, а от мёртвого мы точно ничего не узнаем.
Голос гремит где-то вверху – сто двенадцать, сто тринадцать, сто четырнадцать… не сбиться, считать, это крепкая стена, и кирпичи старые, спаянные раствором и временем, их не пробить словами, символы всегда сильнее… сто двадцать пять, сто двадцать шесть…
– Паша.
Он вскочил, грудь его ходила ходуном, пот залил его – и голова раскалывается, словно кирпичи, которые он считал, перебрались туда и тянут её вниз.
– Паша, успокойся, слышишь меня?
Над ним склонилось знакомое лицо, тёплая сухая ладошка легла на лоб. Синие встревоженные глаза, растрёпанные светлые волосы – и голос, который он узнал раньше, чем лицо. Это Ника с ним. Или она ему снится, он не знает.
– Макс, дай мне полотенце.
Кто-то протягивает ей полотенце, влажное и прохладное, и Павел опускается на подушку. Ника с ним, а это значит… Ничего это не значит. Это может быть сном, галлюцинацией, стену он потерял, и нужно строить её заново, а как тут строить, когда Ника положила ему на голову прохладное, тяжёлое от влаги полотенце.
– Ника…
– Паш, я с тобой, мы все здесь. Макс, иди сюда, сядь рядом.
Павел смотрит на эти два лица, освещённых светом ночника, – одинаковые глаза и волосы светлые, и губы, готовые улыбнуться. Он вздохнул и попытался сесть, две пары рук подхватили его, помогая устроиться удобнее.