Невозможность страсти
Шрифт:
– Ты, мать, рассуждаешь как феминистка.
– Я рассуждаю как тётка за тридцать, десять лет подряд терпевшая рядом ничтожество, не способное ни заработать, ни осознавать последствия своих поступков, ни нести за них ответственность. Так что я знаю, о чём говорю. Просто Рона расквиталась со своим неудачником гораздо раньше, а я по-другому воспитана и тянула.
– Понятно. – Павел хмыкнул. – Вы обе – феминистки.
– Ну, да. Скажи ещё – лесбиянки, нам это часто говорят. – Лена раздражённо тряхнула волосами. – Ты думаешь, будь у Роны нормальный мужик рядом, она бы работала сутками напролёт, учитывая, что Тимка вырос на тюках со шмотками на рынке? Магазин в последние годы у неё появился, и то оттого, что помещение ей отец помог купить. Да, дядя Альберт – очень известный художник, не знал? В Испании живёт, преподаёт живопись в каком-то университете. Звали они и Ровену к себе, но она хочет, чтобы Тим окончил школу здесь, а потом, скорее всего, поедет. Будь у ней нормальный мужик рядом, всё, может, совсем по-другому было бы. И у меня тоже. С другой стороны, взять нашу приятельницу Ирку. Двадцать лет счастливого брака, муж работал, все вопросы решал сам, она занималась домом и детьми, работала непыльно, наряды же где-то надо показать. А тут муж заболел и в одночасье превратился в инвалида, и она не знает, как жить. Она не привыкла принимать решения, она не знает, как вообще преодолеваются проблемы, любые. Тоже крайность… Ладно, пустой разговор, не твоё дело, что у Роны в жизни происходит.
– Лен… ну я же не хотел.
– Ей от этого сейчас легче? Или Тимке?
– Я знаю.
Они замолчали. Лена понимала, что злость уже ушла, оставив после себя послевкусие, и, по большому счёту, Павел не виноват в том, что произошло. Хотя и виноват, конечно… Но она больше не злилась.
– С этой ситуацией надо разобраться, пока Рона в больнице. Она над Тимкой всю жизнь трясётся, если узнает, в какую историю он со мной попал… я даже думать боюсь, что она скажет и что со мной сделает.
– Она, по-моему, очень милая барышня…
– Милая, конечно. – Лена хихикнула. – Все так думают, внешность у неё подходящая. Но я никогда не встречала человека, чья внешность так не совпадала бы с содержанием.
– Что ты имеешь в виду?
– Рона умная, понимающая всё на свете и очень жёсткая. – Лена поёжилась. – Это она цветы жалеет, животных тоже, а больше никого. Ничьи чувства в расчёт не принимает, если считает, что права – а права она практически всегда, – вот что самое паршивое. И то, что я её лучшая и, наверное, единственная подруга, совсем не значит, что она не оторвёт мне голову, если узнает, во что я втянула её ребёнка, и неважно, хотела я этого или нет.
– Парень уже большой…
– Но ему не место посреди такой истории.
– Никому не место. – Павел встал. – Идём в дом, надо что-то решать.
Лена взглянула на него и засмеялась:
– Отделала тебя Рона знатно.
Павел дотронулся руками до щеки, на которой припухли царапины, оставленные ногтями Ровены, и улыбнулся.
– Ничего, до свадьбы заживёт.
Когда они вошли в дом, Нефёдов уже накрыл на стол.
– Зовите пацана, обедать будем.
– Звонил Семёнычу – говорит, девчонка выживет. Он и сам этому, по-моему, удивляется. А полиция говорит, что убийц было двое. – Павел разливал по чашкам шипучку. – По крайней мере, это предполагает логика событий. Отпечатков они не оставили, только следы перчаток, но следы разного размера, так что их было двое.
– Непонятно, зачем убивали адвоката. – Лена покосилась на Тимку, который и не думал уходить, хотя разговор был совсем не для его ушей. – Он что, шантажировал их?
– В подобных делах достаточно того, что он о них знал. – Нефёдов отпил шипучки и поморщился. – Гадость какая… Это очень серьёзная международная сеть – торговля людьми, в частности детьми. Ну, представь, сколько на чёрном рынке стоит белый ребёнок, здоровая девочка, тем более с хорошей наследственностью? В смысле – без генетических болезней. А сколько бездетных пар во всём мире ждут своей очереди на усыновление?
– Почему? Полно сирот.
– Лена, процедура эта очень сложная. – Павел вздохнул. – Я думаю, она слишком зарегулирована – якобы в интересах детей, но в то же время во всём мире тысячи детей растут в фостерных семьях, потому что социальные службы не нашли претендентов на усыновление достойными людьми. Достойными в глазах социального работника, конечно. То есть, с одной стороны, существует очередь из бездетных пар, с другой – ювенальная юстиция и социальная служба, всячески препятствующая усыновлению. Потому что им важен не ребёнок, главное – прикрыть свою задницу, вот дети и остаются в системе до того возраста, когда их уже не хотят усыновлять. А родители хотят, чтобы ребёнок считал их именно родителями, а не опекунами. И ещё один момент: на Западе биологические родители имеют определённые права, даже если они были лишены родительских прав, могут восстановить их и потребовать ребёнка назад. Или мать, отдавшая ребёнка на усыновление, может передумать и потребовать свиданий, а то и совместной опеки. Были прецеденты, когда суды становились на сторону биологических родителей, понимаете? И даже если не становились, факт усыновления предавался огласке, ну и деньги на адвокатов, нервотрёпка, моральная травма… А тут новорожденная здоровая белая девочка, что вообще большая редкость, потому что большинство сирот на Западе – цветные, ведь цветные рожают гораздо чаще и гораздо меньше склонны заморачиваться своим потомством. А белая пара хочет белого ребёнка, это не расизм, а просто инстинкт выживания вида. Причём ребёнок фактически ничей, никто не придёт требовать опеки, судиться и прочее. Эта малышка может потянуть на полмиллиона долларов на чёрном рынке, если продать её за границу, а это международная сеть, и, скорее всего, девочку уже вывезли. Или же её могут подрастить до трёх-пятилетнего возраста и продать богатому педофилу, и тут она потянет на большую сумму. Можете себе представить, какие деньги в этой области крутятся?
– Господи… – Лена помертвела от ужаса. – Да разве можно на таких вещах делать деньги? Это же… этому вообще названия нет! Дети, они же совсем как маленькие ангелы…
– Для этих людей они не ангелы, а товар. И название этому как раз есть. Теперь видишь, в какую скверную историю вы оба ввязались? – Павел потрепал Лену по руке. – Твоё счастье, что ты вчера утром адвоката не стала слушать, а о том, что твоя кузина успела с тобой переговорить в больнице, никто не знает – кроме нас, конечно, но это всё равно что никто. И даже если за офисом адвоката следили и видели, как вы туда вошли, у полиции есть ваши показания: ты разводишься и решила поручить дело о разводе Васильеву.
– Ты думаешь, в полиции у них есть свои люди?
– Конечно. – Нефёдов отхлебнул шипучки с видом Сократа, пьющего яд. – И в полиции, и среди чинуш, особенно в социальных службах. И в роддомах, и в больницах – у этих ребят везде есть свои люди, многие из них не знают, что способствуют довольно жутким вещам. Или делают вид, что не знают. Ведь это так просто – получить деньги, позвонив нужному человеку и сказав, что, например, там-то забеременела или родила малолетка и не знает, что делать с ребёнком, или многодетная мамаша ждёт пополнения, и ей вполне можно сказать, что ребёнок родился мёртвым, а её младенца забрать, и она не станет выяснять правду, у неё и без того младенца куча детей. Это не так уж сложно, работая в больнице, предоставлять нужным людям такую информацию, и никакого риска. И не думать о том, за что тебе заплатили. Медсестра в женской консультации сольёт адрес девчонки, приехавшей в город и случайно забеременевшей – а что дальше, зачем подобные люди платят за эту информацию, она не хочет знать, она просто деньги возьмёт, а то, что больше эту девчонку никто не увидит, не её дело, она об этом и не думает, ей так проще. Девочку могут похитить и оставить до родов под надзором, а там можно и в расход, и не просто так, а на органы, например. Или же через время снова использовать её как инкубатор – тут возможен вариант осеменения спермой заказчика или суррогатное материнство, так её могут несколько лет эксплуатировать, пока она не умрёт.
– Ужас какой…
– Лен, это жизнь. – Павел поморщился, покосившись на Тимку. – Просто люди не знают, что живут на верхушке айсберга. Ходят на работу, отмечают праздники, ездят на дачу, и каждый вращается на своей орбите, сойти с которой многие сознательно не хотят, потому что думать о таких вещах, как эти, – эдак и спятить недолго. Такая жизнь – она как позолота на дешёвой побрякушке, потому что далеко не все люди вписываются в рамки закона, если хотят реализовать свои желания или потребности. А потому параллельно нашей обычной жизни существует другая, и выглядит она совсем не красиво. Есть чёрный рынок торговли людьми, и младенцы – очень ходовой товар, белые младенцы в особенности. Это разветвлённая международная сеть, там крутятся такие деньги, что наркокартели пятки себе кусают от зависти. Именно в такую историю вы и попали. А вот как из неё выбраться и при этом остаться в живых – очень большой вопрос.
Лена чувствует, как от ужаса у неё холодеет где-то в животе. Глянув на Тимку, она от отчаяния едва не заплакала. Ведь он теперь тоже в опасности!
– Эта дрянь даже подохнуть спокойно не могла. – Лена цедит слова, закипая злостью. – Ей обязательно надо было нагадить мне напоследок. Всю жизнь она это делала и напоследок не удержалась. Надеюсь, она сейчас горит в аду, тварь.
Павел с Андреем переглянулись. Понятно, что история неприятная и опасная, но такую лютую и неутолимую ненависть, незамутнённую никакими примесями, они давно не видели. Тимка удивлённо смотрел на Лену – такой он её тоже не видел.