Невозвратный билет
Шрифт:
Из здания аэропорта они выходили вместе с взволнованной женщиной.
Дедушка игнорировал разрывающийся телефон. Он стоял и смотрел в окно. Ему не хотелось выходить наружу, покидать этот защищенный от всех тревог и забот зал ожидания.
Родные люди
У меня всегда были запоздалые реакции на что бы то ни было. С отсрочкой во времени, если можно так сказать. Стресс или паника накрывали не в тот момент, когда нужно, а спустя день или даже два. Поэтому можно было сказать, что мои истерики случались на пустом месте. Ну во всяком случае так считалось, когда я была маленькой. Когда падала, плакать начинала не сразу, как все дети, а спустя, например, пару часов. Так что воспитательница в детском саду никак не связывала мой плач с падением во время прогулки. Забытую в садике вечером куклу я начинала оплакивать утром и не понимала, почему мама думает, что я не хочу идти в сад. Я хотела, очень. Мне же нужно было забрать куклу! Когда лучшая подружка Настя случайно села на моего ежика, слепленного из пластилина, я тоже не сразу начала переживать. Настя немедленно залилась слезами, обещая помочь
Впрочем, в школе история продолжалась. У меня уже сложилась репутация девочки, которая может вдруг расплакаться. На ровном месте. А так да, вполне спокойная, уравновешенная. Любые неприятности воспринимает с холодной головой. Удивительное качество. Даже перед отчетными концертами не волнуется. Всех трясет, а она стоит и улыбается. Поэтому меня выставляли на все конкурсы, выступления и вызывали к доске во время открытых уроков. Знали, что я выйду и все сделаю как надо. А то, что спустя два дня буду лежать с температурой, мама спишет на то, что случилось резкое похолодание, а я ушла без шапки, или на съеденное мороженое, а вовсе не на стресс от выступления или выхода к доске. Полученная двойка за решающую контрольную по алгебре тоже, как всем казалось, меня вовсе не беспокоила. Когда Настя – мы попали с ней в один класс и сидели за одной партой – рыдала в туалете, твердя, что «мать ее убьет», я монотонно твердила, что «не убьет, все будет хорошо».
– Тебе что, наплевать? – возмущалась Настя.
– Не знаю, – честно признавалась я.
– Ну ты даешь! – как всегда восхищалась подруга.
Безутешно рыдать по поводу двойки я начинала на следующий день, когда выяснялось, что в году тройка не выйдет, потому что учительница Алиса Артуровна разрешит всем переписать контрольную.
– Мне тоже класс двоечников не нужен, – сокрушенно говорила Алиса Артуровна, деликатно удаляясь на заднюю парту проверять тетради. – Получается, я вас ничему не научила. Значит, я тоже двоечница. Только как я могу вас научить, если вы не хотите? Не могу же я вас заставить. Ладно, списывать тоже надо уметь – знать откуда и что именно. Давайте сегодня попрактикуем этот навык. Очень пригодится в институте.
Как же я завидовала Алисе Артуровне, не понимавшей своего счастья. Почему? Да хотя бы потому, что она обладала таким прекрасным именем-отчеством. И не менее прекрасной фамилией – Белл. Ее появление в классе для меня всегда сопровождалось звоном колоколов.
К чему я рассказываю про свои реакции и Алису Артуровну? К тому, что мне достались не просто обычные имя и фамилия, а просто издевательски обычные – Аня Иванова. Прибавьте к этому отчество Ивановна. Да, Иванова Анна Ивановна. Впрочем, из Анечки, Анюты, Аньки, Анны я очень рано превратилась в Аннуванну. Такова судьба врачей и учителей. Я же стала учителем русского и литературы в школе. Не то чтобы мечтала об этом, но мне нравилось преподавать, общаться с детьми. Не призвание, конечно, не веление сердца, но работала я с удовольствием, что уже немало. Забавляло, что многие ученики, когда я обращалась к ним на «вы», оглядывались. «Вы» для них – непременно толпа. Но потом они привыкали, как-то расправляли плечи, хотели соответствовать моему «вы». Это я к чему? К тому, что мои отсроченные реакции прекрасно объясняют, почему я лишь в сорок пять лет решила пройти путь, который обычно проходят подростки. Да, откровенно говоря, я бы и не стала его проходить. Не было нужды и интереса. Но вдруг захотелось. Так бывает. Наверное. Я не знаю. Может, только у меня такое «позднее зажигание», как всегда говорила Настя.
Я точно помню, когда для меня началась эта история. В день после юбилея, чтоб его. В школе, конечно, поздравили, слова говорили приятные – про призвание как раз, про преподавательский дар и так далее. Шутили про «бабу-ягодку», как без этого. Физрук Дмитрий Саныч уверял, что «ни за что бы не дал». Потом, когда выпил, зуб давал. Большим пальцем щелкал по зубу и уже пьяно и оттого восхищенно восклицал: «Ну не дашь!» Я кивала и улыбалась. Дмитрий Саныч без особой надежды приобнял меня ниже талии. Мне было приятно, не скрою. Все-таки физрук у нас был молодым специалистом двадцати восьми лет. Когда Дмитрий Саныч прилег на стульях, устроившись головой на коленях географички, я подумала, что и сама себе не дала бы. Ну какие сорок пять? Я ощущала себя на тридцать. А иногда и меньше. Не знаю, у всех так или только у меня. Когда кажется, что тебя, ребенка, засунули в другое тело и решили, что ты взрослая женщина. И никого нет за спиной, чтобы оглянуться и спросить, что делать, как поступить.
Настя говорила, что я была взрослой еще в детском саду, в отличие от нее. А мне казалось, что все с точностью до наоборот. Настя, отплакав, быстро успокаивалась и начинала действовать. Она умела принимать решения и за себя, и за меня. Всегда находила выход из положения. Как с ежиком, которого она перелепила для меня, сломав свою старую поделку. Как с контрольной по математике – именно она убедила Алису Артуровну не портить показатели успеваемости класса. Наверное, поэтому она сейчас мать троих детей, и ей приходится нести за них ответственность. А иногда и за мужа, и за свекровь, и за своих родителей. У Насти большая семья, и в этом только ее заслуга. Она решала, выходить замуж или нет, рожать детей или нет. Я ею восхищаюсь. Не понимаю, как у нее получается все успевать. У меня детей нет. Не получилось. Да и семья – я и муж Степан. Есть еще моя мама, но мы почти не видимся. Ни братьев, ни сестер,
В этой истории именно Настино слово стало решающим. Она меня не подтолкнула, нет. Сказала так, как говорила своей старшей дочери, тогда еще малышке Марусе: «Пока не наденешь шапку, из дома не выйдешь». Маруся терпеть не могла шапки. С раннего детства. Сдирала с себя с остервенением. Настя выводила ее на прогулку, замотанную в шарфы, шали. Повзрослев, Маруся по-прежнему соглашалась на все головные уборы, кроме шапки. В какой-то момент Насте надоело убеждать дочь, что шапка ей жизненно необходима, особенно в мороз минус десять. Вот тогда мать и выдвинула ультиматум. Маруся рыдала, сидя в коридоре. Настя сидела напротив и ждала, когда дочь натянет на себя ненавистную шапку. Маруся же считала себя достаточно взрослой, чтобы ходить вовсе без головного убора. Младший Кирюша отчаянно вопил в коляске, запарившись в комбинезоне, средняя Кирочка возилась со шнурками. Если у Маруси были особые отношения с шапками, у Кирочки обнаружилась страсть к шнуркам и завязкам во всех видах. Она отказывалась выходить из дома, не завязав самостоятельно шнурки на ботинках, тесемки на куртке и не скрутив из шарфа подобие узла. Обувь и одежду Кирочка проверяла на наличие шнурков и наотрез отказывалась носить, если вместо шнурков на ботинках были липучки, а на куртке – вовсе ни одного не имелось, ни на капюшоне, ни на поясе. Настя гадала, какие странности возникнут у Кирюши, но тот пока был слишком мал, чтобы выразить свое отношение к деталям или предметам гардероба.
– Так, встали и вышли! – Настя взяла себя в руки. – Быстро!
Настя умеет говорить так, что ее страшно ослушаться. Маруся тогда напялила шапку, Кирочка добровольно отказалась от шарфа. Кирюша, даром что младенец, предпочел замолчать.
– Пока ты с этим не разберешься, так и будешь страдать. Хорошо, не страдать, но будешь думать. Надо уже это сделать один раз и успокоиться, – строго рявкнула на меня Настя, так же, как тогда на детей.
Я послушалась и закрутила всю эту историю.
А в день моего юбилея, когда еще ничто не предвещало, коллеги подарили букет угрожающего размера. В корзине. Еле дотащила. Оставила внизу в подъезде, заливаясь слезами и соплями.
– Ну чего так убиваться-то? Не конец жизни! – попыталась успокоить меня консьержка. – Точно оставите? Может, все же заберете? Букет-то дорогущий!
– Не могу. Аллергия на цветы, – прохлюпала я.
– Ну да, ну да. Аллергия. Конечно. Мне уже шестьдесят пять, я и то не убиваюсь. У вас-то сейчас, вон, все возможности. Были бы деньги. И подбородок второй убрать, и жир, где не надо, откачать и куда надо влить. Не то что мы: детский крем на все места. – Консьержка в аллергию не поверила, а поверила в то, что я так тяжело переживаю достижение возрастной планки.
Дома я выпила сначала одну таблетку от аллергии, потом еще одну. Ну и от головы хватанула, потому что сил уже не было терпеть боль. Уснула на диване, не раздевшись. Хорошо, что завтра суббота. Это я успела отметить, прежде чем провалиться в бессмысленный, пустой и тяжелый, как всегда под таблетками, сон.
Мой муж Степан зашел, прикрыл пледом. Я это почувствовала, но сделала вид, что сплю. Не стал меня ни о чем спрашивать, спасибо ему за это. Он у меня вообще очень деликатный человек. Никогда первым не спросит, не потревожит. Наверное, поэтому я вышла за него замуж. Знала, что не придется отчитываться, объясняться. Что буду жить так, как сочту нужным, не докладывая, куда поехала и зачем. Я не терпела контроль ни в каком виде. К счастью, в школе это быстро поняли и оставили меня в покое. Я считалась опытным педагогом, который стабильно выдавал высокие показатели успеваемости. Мои ученики побеждали на олимпиадах или занимали призовые места. Когда я выходила замуж за Степана, с абсолютно холодной головой, без всякой страсти или хотя бы влюбленности, мне казалось, что его деликатность и умение уважать чужое личное пространство достаточны для нашей семейной жизни. Да, у нас получился долгий брак, спокойный и размеренный. Брак, в котором не случилось ни одного скандала, ни одной пролитой мною слезы. Такой крепкий союз уважающих друг друга людей, но не более того. Любви в нашем браке не зародилось. Наверное, поэтому и детей не было. Дети ведь рождаются от любви. Не смейтесь, я в это верю. Настины дети родились и росли в любви. Настин муж Леша обожал и жену, и детей. Жизнь за них готов был отдать. В их квартире никогда не было тихо, как у нас со Степаном, когда слышно, как тикают часы в соседней комнате. У Насти с Лешей всегда была какофония – кто-то рыдал, кто-то смеялся. Настя пыталась всех перекричать. Леша тоже вопил, что сейчас оглохнет. Они ругались, мирились, снова ругались. Но в этих криках, страстных разрывах и не менее страстных примирениях слышалась и чувствовалась настоящая любовь. Такие страсти могут полыхать только у людей, которые не равнодушны друг к другу. Так оно и было. Настя безумно ревновала мужа, а Леша переживал, что Настя, после родов расцветшая, ставшая невероятно женственной, мягкой и нежной, найдет ему замену. В том, что ей это удастся сделать хоть с тремя детьми, хоть с целой группой детского сада, он не сомневался.