Невротическая личность нашего времени
Шрифт:
Проблема получения удовлетворения посредством страдания является сложной даже в перверсиях, но она становится еще более озадачивающей при общих тенденциях к страданию.
Предпринимались многочисленные попытки объяснить явление мазохизма. Наиболее яркой из них является гипотеза Фрейда об инстинкте смерти. В ней, кратко говоря, утверждается, что внутри человека действуют две основные биологические силы: инстинкт жизни и инстинкт смерти. Когда сила инстинкта смерти, который направлен на саморазрушение, соединяется с либидиозными влечениями, результатом будет феномен мазохизма.
Я хочу здесь поднять вопрос, вызывающий огромный интерес, – это вопрос о том, можно ли понять стремление к страданию психологически, не прибегая к помощи биологической гипотезы.
Для начала нам придется разобраться с ошибочным пониманием, суть которого заключается в смешении действительного страдания со стремлением к нему. Нет никакого основания делать поспешное заключение о том, что если налицо факт страданий, то должна иметь место и тенденция подвергать себя им или даже извлекать из них удовольствие. Например, мы
Исключив те невротические страдания, которые не связаны с потребностями в страдании, мы переходим теперь к рассмотрению тех невротических страданий, которые вызываются такими потребностями и которые, следовательно, попадают в категорию мазохистских влечений. Во всех них на первый взгляд невротик страдает больше, чем это оправдано реальностью. Точнее, он производит впечатление, что нечто внутри него жадно хватается за каждую возможность страдать, что он может умудряться обращать в нечто болезненное даже благоприятные обстоятельства, что он абсолютно не желает отказываться от страдания. Но поведение, создающее такое впечатление, в значительной степени можно объяснить теми функциями, которые выполняет невротическое страдание для данного человека.
Что касается функций невротического страдания, я могу кратко изложить то, что мы рассмотрели в предыдущих главах. Для невротика страдание может иметь ценность прямой защиты и часто может быть единственным способом, которым он способен защитить себя от грозящей опасности. Посредством самобичевания он избегает обвинений и в свою очередь обвиняет других; представая больным или несведущим, он избегает упреков; принижая себя, он избегает опасности соперничества. Но то страдание, которое он таким образом навлекает на себя, является в то же самое время формой защиты.
Страдание служит для него также способом достижения желаемого, эффективной реализации требований и придания этим требованиям законной основы. Относительно своих жизненных стремлений невротик стоит перед дилеммой. Его желания имеют (или уже приобрели) властный и безусловный характер отчасти потому, что они обусловлены тревожностью, отчасти потому, что они не ограничены каким-либо реальным принятием в расчет других людей. Но, с другой стороны, сама его способность отстаивать свои требования крайне ослаблена вследствие отсутствия у него естественного самоутверждения, или, проще говоря, вследствие основного ощущения им своей беспомощности. Результатом этой дилеммы является ожидание им того, чтобы другие позаботились об осуществлении его желаний. Он убежден, что другие ответственны не только за его жизнь, но и за все, что в этой жизни происходит. В то же время это убеждение сталкивается с его уверенностью, что никто добровольно ничего для него не сделает, поэтому он должен принудить других выполнять его желания. Именно здесь ему на помощь приходит страдание. Страдание и беспомощность становятся для него мощными средствами получения любви и расположения, помощи, контроля и в то же самое время дают ему возможность избегать требований, предъявляемых к нему другими людьми.
Наконец, страдание выполняет функцию выражения обвинений в адрес других людей замаскированным, -действенным образом. Именно эту функцию мы довольно подробно обсуждали в предыдущей главе.
Когда осознаются функции невротического страдания, данная проблема отчасти лишается своего загадочного характера, но все еще остается не полностью разрешенной. Несмотря на ценность страдания в стратегическом плане, имеется один фактор, который говорит в пользу мнения о том, что невротик хочет страдать: часто он страдает больше, чем это обусловлено его стратегической целью, склонен преувеличивать свое несчастье, погружается в чувства беспомощности, горя и собственной никчемности. Даже если мы уверены в том, что он преувеличивает свои эмоции и что их нельзя принимать всерьез, нас поражает тот факт, что разочарования, которые возникают в результате его противоположно направленных тенденций, бросают его в пучину несчастья, непропорционального тому значению, которое имеет для него данная ситуация. При достижении небольшого успеха он драматизирует положение, низводя себя до неудачника. Если ему не удается отстоять свою правоту, его самоуважение
В таком страдании нет каких-либо явных преимуществ, которых можно достичь, нет аудитории, на которую можно произвести впечатление, с его помощью нельзя завоевать сочувствие или достичь тайного торжества, навязывая свою волю другим. Тем не менее оно дает выгоду невротику, хотя и иного типа. Потерпеть неудачу в любви, поражение в соперничестве, быть вынужденным признать свою явную слабость или свой недостаток непереносимо для человека, имеющего столь высокое представление о своей уникальности. Таким образом, когда в собственных глазах он падает до предела, категории успеха и неудачи, превосходства и неполноценности перестают существовать; посредством преувеличения боли, через растворение во всепоглощающем чувстве несчастья и никчемности обостренное переживание отчасти утрачивает свою реальность, его рана временно успокаивается, наркотизируется. Когда такой наркотический эффект преувеличенной боли осознан, мы получаем дополнительную помощь в нахождении понятных мотивов в мазохистских побуждениях. Но все же остается вопрос о том, почему такое страдание может давать удовлетворение, как это явно имеет место в мазохистских перверсиях и фантазиях и, как мы предполагаем, также имеет место при общих невротических склонностях к страданию.
Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вначале выделить общие для всех мазохистских наклонностей элементы, или, точнее, то фундаментальное отношение к жизни, которое лежит в основе таких тенденций. Когда они исследуются с этой точки зрения, их общим знаменателем определенно является ощущение внутренней слабости. Это чувство проявляется в отношении к себе, к другим людям, к судьбе в целом. Кратко оно может быть описано как глубинное ощущение собственной незначительности, или, скорее, ничтожности. Например, ощущение себя тростинкой, открытой всем ветрам; ощущение того, что ты находишься во власти других, будучи всецело в их распоряжении, что проявляется в тенденции к сверхугодничеству и в защитном чрезмерном упоре на самообладании и желании не сдаваться; ощущение своей зависимости от любви, расположения и суждения других людей, причем первое проявляется в чрезмерной любви и привязанности, второе – в чрезмерном страхе неодобрения; ощущение того, что не в силах изменить что-либо в собственной жизни, предоставляя другим нести за нее всю ответственность; чувство полной беспомощности перед судьбой, проявляемое в негативном плане в ощущении неминуемого рока, а в позитивном – в ожидании чуда; ощущение невозможности существования без побудительных стимулов, средств и целей, задаваемых другими людьми; ощущение себя воском в руках ваятеля. Как еще должны мы понимать это ощущение внутренней слабости? Является ли оно в конечном счете выражением отсутствия жизненной силы? В некоторых случаях это, может быть, и так, но в целом различия в жизнеспособности среди невротиков ничуть не больше, чем среди здоровых людей. Является ли оно простым следствием тревожности? Определенно тревожность некоторым образом связана с этим ощущением, но одна лишь тревожность могла бы вызвать противоположный эффект, побуждая человека стремиться и достигать все большей силы и могущества ради собственной безопасности.
Ответ заключается в том, что на самом деле такого ощущения внутренней слабости вовсе нет. То, что ощущается как слабость, является лишь результатом склонности к слабости. Этот факт можно понять из тех характерных черт, которые мы уже обсудили: в собственных чувствах невротик бессознательно преувеличивает свою слабость и упорно настаивает на ней. Однако склонность невротика к слабости может быть обнаружена не только при помощи логической дедукции; очень часто она видна в действии. Нередко пациенты убеждают себя в том, что у них органическое заболевание. Один из моих пациентов каждый раз при столкновении с трудностями сознательно хотел заболеть туберкулезом, лечь в санаторий, где бы о нем целиком и полностью заботились. Если высказывается какое-либо требование, первым импульсом, возникающим у такого человека, является желание уступить, а затем возникает противоположное желание во что бы то ни стало отказаться от уступки. В ходе анализа самообвинения пациента часто возникают в результате принятия им в качестве собственного мнения критики, которую он предчувствует. Таким образом пациент показывает свою готовность к заведомой уступке еще до всякого суждения. Эта тенденция слепо принимать руководящие указания, полагаться на кого-либо, убегать от трудностей с беспомощным призванием: «Я не могу», – вместо того чтобы воспринять их как вызов, является дополнительным свидетельством слабости.
Обычно страдания, обусловленные этими склонностями к слабости, не приносят какого-либо сознательного удовлетворения, а, напротив, безотносительно к той цели, которой они служат, определенно составляют часть общего осознания невротиком своего несчастья. Тем не менее эти склонности направлены на удовлетворение, даже когда они не достигают его, по крайней мере, внешне. Иногда можно наблюдать эту цель, а подчас может показаться, что цель достигнута. Одна пациентка отправилась за город навестить своих подруг, но была разочарована приемом: подруги не только не встретили ее, но некоторых из них не оказалось дома. Ее охватили мучительные, тягостные чувства. Но вскоре она ощутила, что погружается в чувство предельной безысходности и одиночества, в ощущение, которое короткое время спустя она осознала как совершенно несоразмерное вызвавшему его событию. Такое погружение в ощущение горя не только успокаивало боль, но воспринималось как определенно приятное.