Невская битва. Солнце земли русской
Шрифт:
— За Землю Русскую!
— Ай-я-а-а!
— О-о-о-о!
— Солнце!
И Александру нестерпимо захотелось прыгнуть на коне с высоченного обрыва Вороньего Камня и полететь на лед озера соколом, пущенным на добычу… Но он резко повернул Аера и поскакал по опасной тропе вниз, увлекая за собой витязей и оруженосцев, выхватив из ножен длинный меч и сверкая им на солнце. Долетев до основания скалы, он свернул направо и поскакал по льду озера, утоптанному войсками до сияющего блеска. Солнце, дав знак всему русскому войску к наступлению, вновь скрылось, уступив место хмурому утру, но теперь все равно казалось, что оно сияет, озаряя все пространство.
Выезжая по длинной дуге, Александр вывел свою конницу к правому крылу войск, где уже выдвигались вперед полки Ванюши Тура, поднимая алые московские стяги со Святым Георгием. Видя быстрый бег Александровой конницы, и они ускорились, чтобы одними из первых ударить в бок свинье.
Дождь стрел снова посыпался с той и другой стороны, на сей раз нанося больше вреда, чем в самом начале сражения. Несколько этих пернатых истребительниц ласточками просвистели и возле Александра, одна вонзилась ему в щит и там торчала в самом подножье изображенного на щите креста.
Все же, обогнав Ванюшиных москвичей, Александр и его всадники вместе с костромичами и ярославцами, коих вел Ртище, налетел на тевтонцев. Удар был такой сильный, что, несмотря на потери, русичи проломили бок свинье, ворвались ей в ребра. Свирепый ритарь, имеющий на вершине своего шлема прикрепленный человеческий череп, бросился с длинным топором на Александра. Князь вынужден был пригнуться, обоюдоострый топор просвистел в воздухе и отстриг Аеру кончик упругого уха. Тотчас, выпрямившись, Александр принялся наносить ритарю удары мечом и первым делом раскрошил на голове его череп, оказавшийся настоящим. Лишь нижняя челюсть с зубами осталась прикрепленной к шлему. Больше он пока не мог повредить ритарю — мощный доспех врага не имел погрешностей и трудно было пробить его мечом. Отразив щитом новый удар тевтонского топора, Александр продолжал искать, куда бы ужалить ритаря, поединок затягивался, меч и топор звенели, ударяясь друг о друга.
В какой-то миг лезвие топора достигло лица Александра, но лишь легко ударило в лобовину шлема. Но в следующее мгновение Александр сделал выпад вперед и, сам не веря такой удаче, вонзил жало меча прямо в узкую щель для глаз, отпрянул и тотчас увидел, как из щели брызнула кровь. Ритарь заревел и выронил топор, хватаясь обеими руками за свой шлем. Не теряя времени, Александр нанес новый удар, да такой мощный, что правая рука ритаря отлетела далеко в сторону, отсеченная по самое плечо. Тут уж тевтонский витязь повалился на бок и упал с коня.
Теперь Александр мечтал сразиться с самим местером Вельвеном.
— Ратша, где Андреяш? — крикнул он, подскакав к бывшему тевтонцу.
— Я не вижу его, — отвечал тот. — Вероятнее всего, вицемейстер где-то позади собственного войска, как и положено военачальнику, не желающему осиротить свои полки. Советую и князю Александру на время угомониться и поберечь силы для решающего поединка с Андреасом. Если, конечно, таковой состоится…
— Добро, — согласился Александр, отъезжая с дружиной своей на некоторое расстояние от битвы. Но отсюда, в отличие от Вороньего Камня, ему ничего не было видно — лишь спины, спины, спины… И только по хоругвям и знаменам можно было догадываться, что вон там, под знаменем с медведем, Ярославичи и костромичи, а там, где реет белый стяг с алым оленем, Святополк Ласка ведет в бой нижегородцев, городчан и юрьевцев; а вон — тверская великая хоругвь с ликом Спасителя в царской короне, там — посадник Семен Михайлович, заменивший Кербета, и там же должны быть ловчий Яков и Раздай с полочанами, смоленские воеводы Кондрат и Лукоша…
Аер протяжно и жалобно заржал, возможно, только теперь почуяв боль в покалеченном ухе.
— Не время, фарёк, жаловаться, когда кругом такое смертоубийство! — сказал ему Александр, вставляя меч в ножны и беря у Ратисвета лук со стрелами. Он сделал несколько выстрелов в сторону задних рядов тевтонцев — там свинья еще не была окружена нашими воинами и виден был ее толстый железный зад. Вдруг движение спин перед Александром усилилось, и вскоре войска быстро пошли вперед, отодвигая зад свиньи на сторону.
— Ужель рассекли? — волновался Александр.
— Грудинку — туда, окорока — туда, — засмеялся Ратисвет.
А через некоторое время и впрямь дошло известие — подскакавший Гаврило Олексич радостно доложил:
— Радуйся, княже! Твой брат Андрей вовремя с другого бока ударил. Рассекли мы свинью пополам. Голову и плечи окружили со всех сторон плотно.
— Много наших побито?
— Много, но немца — куда больше. Огорчися, княже…
— Кого?
— Ванюшу Тура убили. Воевода Раздай пал. У новгородцев Жидята погиб.
— Тур?.. Раздай?.. Жидята?.. — Александр сглотнул горечь, надавил на сердце, принимая глубоко в душу боль утрат, осенил себя крестным знамением. — Продолжайте отделять заднюю часть да гоните немцев к Узмени! Там их встренут души Саввы и Кербета!
Глава семнадцатая
ИКОНУ И ОГОНЬ!
Архиепископу Спиридону казалось, будто Александр не съехал со скалы по опасной тропинке, а спрыгнул с нее, пролетел по воздуху по дуге, приземлился на лед озера и дальше поскакал по льду, таким стремительным был рывок светлого князя. Теперь Спиридон один остался на Вороньем Камне в окружении двоих своих спутников — монаха-молчальника Романа и священника Николая. Оба они в позапрошлом году были при Александре во время битвы со свеями на Неве, оба и теперь притекли сюда, где на сей раз Александр бился с тевтонцами. Роман вот уже четвертый год хранил обет молчания, данный им во спасение Руси от нашествий иноплеменных. А отец Николай временно был лишен права служить в храме за кровопролитную драку, которую он учинил с одним маловерным в Новгороде год тому назад. Две противоположности стояли подле Спиридона: справа — кипучий и неумолчный Николай, слева — само смирение и кротость, молчаливый Роман.
— Благослови, владыко, мне тоже возыметь меч и идти на подмогу войску нашему! — горел взором отец Николай.
— Не благословляю, — спокойно отвечал ему архиепископ, продолжая внимательно смотреть на то, что происходило на льду. Зрением он был не так остр, как князь Александр и его присные, но, и не отличая одного витязя от другого, а порой и русского от немца, он все равно мог судить, как развивается битва и кто в ней кого оборевает. И он видел, как после львиного прыжка Александра сильно ударили наши в левый бок немецкой свинье и стали медленно поворачивать ее, одновременно рассекая надвое.
— Гляньте, гляньте! — не утихал отец Николай. — Они уже режут! Режут кабана римского напополам! Спаси, Господи! Слава Тебе, Иисусе Христе, Сыне Божий! Владыко, ты зришь, яко наша берет?
— Помолчи, ненаглядный, прошу тебя, — сердито отвечал Спиридон, хотя вместо «ненаглядный» собирался назвать Николая «неугомонным». Но тот молчать не мог:
— Прости, владыко, умолкаю, молчу. И впрямь, что-то меня разбирает. Но все — молчу и молчу, и ни слова более не произнесу. Помоги мне, Царица Небесная, хранить такое же благое молчание, аки брат Роман! И что во мне и впрямь язык такой, словно ботало коровье, прости, Господи!..