Невская битва. Солнце земли русской
Шрифт:
Ах вы, батыи нежданные! Ну, мне-то, братцы, одно бы удовольствие было схватиться с ижорями некрещеными, да жалко стало Феврошку, и аз, многогрешный и любодушествованный, схватил все свое портно да наутек через тайную дверь. Тут еще смех прислучился — дверь-то на засове оказалась, я ее хряпнул на себя да медное дверное ухо с корнями и вырвал. Потом только засов отодвинул и наружу выскочил. Там быстро оделся, не понимая, что мне так мешает, и лишь когда готов был, понял — ухо дверное так у меня в руке и осталось. С ним я и пошел восвояси, взяв его себе на память. Хорошо, что не на коне, а пеший явился к Февроньке, да хорошо, что теплынь настала,
28
Ферязь — старинная русская одежда с длинными рукавами, без воротника и перехвата.
Глава восьмая
НА СВЕТЛОЙ СЕДМИЦЕ
Рыцарь Тевтонского ордена Августин фон Радшау наслаждался жизнью в деревянном русском замке Торопец точно так же, как и двое других бывших членов ордена меченосцев — Михаэль фон Кальтенвальд и Габриэль фон Леерберг. Ему нравилось все — уютное и богатое жилье, строгости великопостных дней и замечательные яства, коими стали потчеваться русы с наступлением Светлой седмицы после Пасхи; ему пришлись по сердцу церковные обряды, в которых отсутствие органной музыки с лихвой восполнялось необычайно красивым и стройным клиросным пением. И в русах он видел гораздо больше не показной, а истинной, исходящей из глубины сердца, веры в Христа. С русским простодушием трудно скрыть, веришь ты или не веришь.
Князь Александр вызывал восхищение. Таких светлых государей Августину еще не доводилось встречать в свои тридцать лет. Поначалу он объяснял это тем, что Александр готовится к свадьбе и потому так воодушевлен, но вскоре фон Радшау не мог не признать, что радостный свет струится из русского князя сам собою, независимо от обстоятельств его жития. И уже никак не хотелось возвращаться на службу к магистрам ордена Девы Марии, которые, как ни крути, никогда не смогут относиться к разгромленным литовцами меченосцам как к равным. А хорошо ли все время чувствовать себя битым, униженным, второстепенным?..
Уже в среду Светлой седмицы он объявил двум своим соратникам:
— Достопочтенные Габриэль и Михаэль, я считаю своим долгом поставить вас в известность, что принял твердое решение вставить ногу в новое стремя — воспользоваться приглашением князя Александра и перейти к нему на службу. Я обосновываю это свое намерение прежде всего тем, что горю желанием отомстить литовцам за уничтожение нашего ордена меченосцев. Находясь на службе у Германа фон Зальца и Андреаса фон Вельвена, мы не можем рассчитывать на ближайшее начало военных действий против литовских племен. Князь Александр и отец его Ярослав, напротив того, уже дрались с враждебными Христу литвинами и намерены воевать с ними в ближайшем будущем. Что вы можете сказать мне в ответ?
Габриэль и Михаэль угрюмо переглянулись друг с другом, и Августин понял, что сейчас между ним и ими разгорится ссора. Первым после долгого и изнурительного молчания заговорил Михаэль фон Кальтенвальд:
— Возможно, дорогой друг наш Августин фон Радшау решился на большее и готов даже перейти в русское вероисповедание?
Этого вопроса он ждал. Но ответить на него он не был готов и замялся:
— Я не могу твердо ответить… Пока я бы хотел остаться в лоне папской Церкви…
— Пока?.. — еще более грозно нахмурился Кальтенвальд.
— Он сказал «пока»! — возмущенно фыркнул Леерберг.
— Да, я сказал «пока», — заговорил Радшау, собирая в кулак всю свою рыцарскую решительность и бесстрашие, — потому что сейчас мне еще не хватает родных церковных обрядов, но мне по сердцу и обрядовость русов, ведь предки мои были русскими, и если я буду служить при Александре долго, то со временем перейду в исповедание Христовой веры по их образцу.
— Ах вот как! — вскочил с кресла и стал ходить по просторной горнице Кальтенвальд. — Это возмутительно!.. Позвольте вам заметить, уважаемый Августин, что, во-первых, нам, тевтонцам, негоже изменять своим обычаям, во-вторых, мы обязаны оставаться верными своему языку, в-третьих, нам следует хранить привязанность к своему вероисповеданию, а в-четвертых…
Тут в лице благородного рыцаря произошло некое видоизменение, будто по лицу этому, как по густому лесу, прошел сильный порыв ветра. Михаэль фон Кальтенвальд, сорокалетний владелец каких-то почти не существующих поместий и угодий где-то в Пруссии, вдруг подбоченился и закончил еще более грозно:
— А в-четвертых, дорогой наш фон Радшау, если Уж переходить в русское вероисповедание, то следует делать это как можно скорее, до того, как нам придется давать ответ Андреасу фон Вельвену, хотим ли мы дальше служить под его знаменами.
Августин даже не сразу и понял смысла слов, только что произнесенных.
— То есть… — пробормотал он и удивленно уставился сначала на Кальтенвальда, а потом на Леерберга, продолжившего разговор:
— А то и есть, дорогой Августин, что если мы примем русское вероисповедание до того, как снова встретимся с юнгмейстером Андреасом, то у него уже не будет веских доводов против нашего перехода на службу к Александру и нам легче будет убедить его в том, что и под львами Александровых знамен мы сможем столь же ревностно служить христианской вере, как и под штандартами Тевтонского ордена.
Столь судьбоносная беседа происходила в среду, а уже на другой день, в четверг, трое тевтонских рыцарей стали свидетелями обряда Крещения, что им, ввиду их последних решений, было весьма любопытно. Тем более что у этого Крещения была занимательная предыстория.
Крестили одного ингерманца, приехавшего в Торопец искать свою жену. Этот ингерманец был богатым рыбным торговцем, но с недавних пор залаял, то есть стал страдать неким странным недугом собаколаяния, особым помешательством, возможно, свойственным народу, населяющему Ингерманландию. Сам он доселе пребывал в дикости и мраке язычества, в то время как супруга его, родом русская, была крещена, а с тех пор, как муж стал лаять и не мог более заниматься торговыми делами, она взвалила купеческую долю на себя.
При том, что весьма важно, родной брат лающего ингерманца, не то Пельгуй, не то Пельгусий, был избран вождем своего народа. Желая укрепить добрые отношения с новгородцами, под чьим господством и покровительством находилась Ингерманландия, перед началом Великого поста он принял в Новгороде святое Крещение под именем Филиппа в честь апамейского мученика. К тому же, как он сам свидетельствовал, к нему явилось нечто, грозно сказавшее ему: «Аль не хочешь лаять, подобно брату, то прими святое Крещение».