Невская равнина
Шрифт:
— А ну-ка, молодец, — и генерал вывел из строя одного из ополченцев, — разуйся…
Гляжу — Лютиков. Я в тревоге… Человек он неуравновешенный — как бы, думаю, чего не выкинул.
Лютиков конфузливо вспыхнул. Нерешительно поглядел на свои ноги в непривычных ему армейских сапогах.
— Разувайся, разувайся, ведь не при дамах! — пошутил генерал. — Вот присядь на уголок скамейки…
Насторожился я, насторожился и комиссар. Встали плечом к плечу на манер футболистов, в ворота которых бьют штрафной. Дело
Посаженный на скамью Лютиков принялся стаскивать сапог. От усилий выпучил глаза и закусил губу. Побагровел уже… Ну же, ну!.. Наконец сапог со звуком откупоренной бутылки соскочил с ноги — и в сторону. Портянка, полуразмотавшись, повисла на ноге.
— Прибери-ка, — подсказал генерал, — а то в песке замараешь.
Лютиков обхватил портянку обеими руками, словно опасаясь, что она ускачет вслед за сапогом.
— Ногу покажи. Кажется, чистая. — И комдив повернулся ко мне: — В бане перед походом были?
— Вчера вечером всем батальоном, товарищ генерал.
— И белье на всех свежее, — добавил Осипов.
Но генерал на это:
— А как же иначе? Иначе и не бывает. — И опять к ополченцу: — А теперь, голубчик, обувайся. Ну-ка, наворачивай портянку, наворачивай… Так-так, вот тут морщинка, расправь… Ну молодец, тысячу километров, ручаюсь, протопаешь. Откуда ты? Кем был на гражданке?
Лютиков замялся. Опустил глаза — и с виноватым видом:
— Я, собственно… кандидат наук. Химик.
Генерал крякнул от неожиданности. Покосился на постриженную под нулевку голову ученого — «солдат как солдат»…
— Обувайтесь. — И отошел в сторону. Снял фуражку и некоторое время, отдуваясь, обмахивался носовым платком. Вероятно, подумал: «Ополченцы… Вот и пойми, как с этим народом обращаться…»
Постояв, генерал подозвал меня и комиссара. Сказал, что батальон произвел на него хорошее впечатление, и поблагодарил за службу. Я ликовал: экзамен выдержан!
— К походу! — распорядился генерал.
Я и ротные отдали команды, и батальон всей своей огромной человеческой массой враз качнулся вперед — сделал первый шаг и… Доморощенный наш оркестр пустил медного петуха — одного, другого…
Люди сбились с ноги… Скандал. Не будь на мне военной фуражки, кажется, в отчаянии схватился бы за голову…
А злосчастный оркестр, шествуя во главе колонны, знай рявкает, пускает трели, бьет в барабан… «Марш авиаторов», — разъяснил мне шагавший рядом комиссар.
Но что это?.. Вдруг грянула стройная музыка. Ополченцы вмиг будто ростом стали выше, лица расцвели улыбками, а от дружного шага земля загудела… Что же произошло? Оказалось, с генералом прибыл оркестр военных музыкантов. Он и оттеснил наших портачей, встав во главе колонны.
Оркестр
Как видно, обо всем этом проведал генерал и сам устроил саперам проводы, да еще в виде сюрприза. Душевность комдива произвела впечатление. Строгого служаку сразу полюбили, а искра любви, зароненная начальником в сердце солдата, способна вспыхнуть на войне и подвигом, и самопожертвованием…
Батальон под музыку покинул Ленинград…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Промаршировали два десятка километров. Жарко. Шагаю бок о бок с комиссаром во главе колонны и улавливаю на слух, что шаг саперов становится вялым, разбродным.
— Не пора ли привал? — говорит комиссар, да и сам я подумал о том же.
Командую:
— Взять ногу!.. Ать, два, ать, два… Чище ножку, чище… Поднять буйны головы! Носы морковкой!
< image l:href="#"/>Растормошил бойцов: смеются, торопливо застегивают вороты, надевают пилотки, подправляют на себе саперное снаряжение — словом, подтягиваются. Теперь можно и отдых дать.
— При-и-вал! — объявил я.
Мы уже на Пулковской горе, точнее, на относительно плавном восточном ее отроге, по которому змейкой пролегает шоссе. Спешу разгрузить бойцов от лишнего — отдых так отдых. Здесь трава некошена, к августу особенно вошла в рост, и батальон отдыхает замаскированным.
Однако не все поспешили прикорнуть. Немало бойцов остановилось в задумчивости на бровке шоссе. Над нашими головами, на вершине Пулковской горы — купол башни, но уже, кажется, без телескопа, говорили, что знаменитый прибор вывезен. А внизу, перед Пулковской грядой, широко расстилается невская равнина. На горизонте дымно от заводских труб, взблеснул в лучах солнца шлем Исаакия… Больше на нашей дороге уже не будет случая увидеть Ленинград.
Лица ополченцев мрачнеют.
Надо взбодрить людей, и я говорю:
— А ведь наш город в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом годах отстояли, в сущности, ополченцы.
Вижу, ко мне поворачиваются.
— Да, — продолжаю я, — наши с вами предшественники, рабочие Питера, не пустили в город дикую дивизию генерала Краснова, дважды разгромили Юденича, вынудили еще от Пскова убраться прочь германскую армию Вильгельма…
Тут очень кстати подошел комиссар.
— А вот, — говорю, — и сам ополченец того времени — бывший питерский красногвардеец товарищ Осипов.