Невский проспект
Шрифт:
Дего поморщился.
– Принеси мне лучше книгу и выключи этот ящик. Я еще, слава богу, в маразм не впал! Впрочем, я сам,… – он неожиданно ласково дотронулся до ее руки. – Сам, Женя.
– Ты из-за Андропова, что ли, так расстроился? – спрашивала дочь, за годы замужества усвоившая фамильярный пролетарский тон, огорчавший поначалу отца, но с этим он смирился, как смирился со многими, гораздо более страшными вещами. – Сам же говорил, что это просто чекист, которому здорово повезло! Сейчас найдут другого на замену. Может, подольше продержится?
И сказать ей нельзя ничего – дочь понятия не имела о его работе с коллапсером. Он покачал головой и посмотрел на нее печально. В комнате присутствовал еще один Дего, правда, только в виде портрета. Прапрадед Бертрана Бертрановича прибыл в Санкт-Петербург из далекого Парижа больше ста лет тому назад, и с тех пор его потомки верой и правдой служили государству Российскому. Раньше профессору казалось, что прадед-француз может гордиться своим внуком, но теперь он не был в этом уверен.
– Руки связаны, руки… – бормотал он, словно старался убедить строго смотревшего на него предка.
Нет ничего страшнее бессилия, а ему хорошо было знакомо это чувство. Оно охватывало его тогда, в далеком сорок шестом, когда жернова чудовищной сталинской машины медленно перемалывали его ближайших соратников. Он попытался отвлечься от тягостных раздумий, снял наугад с полки книгу и устроился в кресле. Джон Мильтон, «Потерянный рай» с гравюрами Доре. Так и просидел, силясь погрузиться в текст, не думать о том, что ждет их впереди. Но даже повествование о падении Люцифера возвращало его к собственным мыслям. То, что они делали с коллапсером, было сродни попытке штурмовать небо. Впрочем, советская власть с момента своего основания пыталась присвоить себе божественные функции. Религией была вся большевистская идеология со своими богами, собственным евангелием, ритуалами и паствой, от которой требовалось только одно – верить и не сомневаться. Дело оставалось за немногим – за чудом. И он, Дего, обеспечил, прости господи, это чудо! Насколько далеко зайдут аппетиты господина Сонникова, можно было только догадываться, но Дего был уверен, что он не остановится. Аппетит приходит во время еды…
– Товарищ Дего! – позвал голос.
Бертран Бертранович поднялся по-военному быстро, растер руками лицо и нашел очки, слетевшие во время сна. После двадцати часов работы немудрено уснуть на месте.
Тем временем посетитель прошел по кабинету, внимательно рассматривая обстановку. Над рабочим столом топорщил усы отец народов в металлической рамке, а под ним сияло личико трехлетней Женечки. В коридоре слышались чьи-то шаги. Возле коллапсера постоянно дежурили энкавэдэшники.
К аппарату, однако, не подходили – боялись излучений, которые, по слухам, вызывали бесплодие. Дего слухи не пресекал – чем меньше этой братии рядом, тем лучше.
И этот господин – не дай бог назвать его так вслух! – этот товарищ не посетителем себя чувствовал, а самым настоящим хозяином. В конце концов, от воли этого партийца зависело дальнейшее будущее всего проекта. Сорок пятый год был для профессора Дего не только годом победы, но и временем мучительнейшей неизвестности. Непонятно было – что ждет их дальше! Удачная выброска десанта в сорок третьем, несколько операций, о которых не узнают даже самые дотошные историки, но от которых во многом зависели итоги минувшей войны. Это с одной стороны. С другой – нереализованные возможности, ничтожный, в общем масштабе, эффект, который, по мнению некоторых ответственных работников, бывших в курсе проекта, не оправдывал средств и усилий, вложенных в коллапсер.
Об этом, в частности, и завел речь товарищ, который продолжал бродить по кабинету, заложив руки за спину. Такая у него была манера.
– Я не совсем понимаю, – Дего был полон решимости отстоять свое детище, несмотря ни на что, – какого эффекта можно ждать при минимуме информации?
– В том-то и дело, товарищ Дего, – кивнул гость, – полноценное использование вашей машинки невозможно без прямого сотрудничества с целым рядом служб, что, в свою очередь, невозможно по соображениям безопасности. Я готов изъясниться прямо – сейчас выше всех выгод, которые вы нам можете дать, оказывается проблема безопасности. Если о вашем детище станет известно врагу – трудно сказать, чем это обернется для нашей страны. Секреты быстро перестают быть секретами, дорогой профессор. Однако я пришел не для того, чтобы огласить приговор – есть перспективное направление, в котором мы с вами будем работать в ближайшее время!
Дего тяжело вздохнул.
– Откровенно говоря, – сказал он, выслушав чиновника, – я надеялся, что наше изобретение послужит чему-то большему, чем составление прогнозов на текущую пятилетку.
– Бертран Бертранович, – партиец сложил руки на груди, будто вознося молитву, – позвольте сказать вам откровенно! Вы великий ученый, достойный занять место рядом с Эйнштейном! Только вот плод, так сказать, вашего знания – сродни атомной бомбе! Поверьте, человечеству лучше было бы без таких открытий! Но не будем философствовать – оставим это бесцельное занятие западным демагогам. Советская наука должна смотреть в будущее.
И в нашем случае это не изящный оборот, а самый что ни на есть жизненный факт!
Он подошел ближе и вперился взглядом в глаза Дего. Тут Бертран Бертранович понял отчетливо, что партийный товарищ пьян. Был какой-то праздник, вспомнил он – сам Дего о праздниках никогда не помнил. Партиец нахмурился и, погрозив ему пальцем, открыл рот, чтобы исторгнуть еще какую-нибудь глупость, но профессор его уже не услышал…
Дего открыл глаза в своей квартире на Садовой. Во сне на мгновение он перенесся в прошлое, причем без всяких чудо-механизмов. Только радости от этого путешествия не было никакой. Словно сон этот был еще одним предостережением о готовящейся катастрофе.
Тогда тоже речь шла о запуске с целью наблюдения. И Дего мог поклясться, что рапорт об этом эксперименте уже был составлен, как составлялись заранее протоколы допросов врагов народа. И наверняка там описано светлое будущее советского государства, процветающего под неусыпным оком товарища Сталина.
Но до запуска не дошло. Он был и не нужен, этот запуск. Может быть, поэтому начали так поспешно расстреливать всех, кто так или иначе оказался причастен к этому проекту. Чтобы не портить, так сказать, отчетность по будущему. Или же отец народов прознал про их опыты и перепугался. При Иване Грозном казнили тех, кто пытался гаданием вызнать – долго ли еще царю жить. Подданные не должны задаваться таким вопросом. Правители предпочитают, чтобы их считали бессмертными. Как в том анекдоте, который недавно рассказала Женя. Про внука Брежнева, который спрашивает деда: «Когда я вырасту, я стану главнокомандующим, как и ты?» «Ну что ты, – отвечает с улыбкой Леонид Ильич, – разве может быть в армии два главнокомандующих?»
Женя нахваталась этих анекдотов от мужа – профсоюзного функционера, человека вульгарного, который умер от удара, читай – неумеренного пьянства. Но их поколение уже не боялось шутить. Если верить рапортам, которые он читал в кабинете Сонникова, мир, где побывали его эмиссары, будет лучше того, в котором они сейчас живут. Но это только в том случае, если товарищ генерал не запустит в будущее свои грязные руки.
Дего старался относиться непредвзято к людям, несмотря на род их занятий, но, вспоминая всех руководящих работников и особенно сотрудников «органов», с которыми ему пришлось общаться за свою жизнь, мог сказать только одно: