Невский проспект
Шрифт:
И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву – тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
– Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом.
С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет – заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда уплывал куда-то и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался – в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
Иногда самому Кириллу хотелось, страшно хотелось рассказать обо всем Домовому: о своих встречах с Невским, о том, что мир устроен не так, как им до сих пор казалось… Но он сдерживался. Он знал, что тот не побежит звонить в психушку, но такие откровения встанут между ними. По крайней мере до тех пор, пока Вадим сам не окажется вовлечен в эту невероятную круговерть. Каким образом это может произойти, Марков не хотел и задумываться. Он знал два пути – тот, которым пошел Невский, и второй, известный кудесникам, мучившим его в больнице, но наверняка этим все варианты не исчерпывались.
Тут всплывала в памяти одна из английских поговорок, которые все они слышали от Джейн. Есть много способов освежевать кошку, говорила она. Вадим, слыша это, начинал возмущаться.
– А еще англичане, приличные люди! – негодовал он. – Мало вам охоты на лисиц, против которой давно протестует все прогрессивное человечество!
Кирилл пытался научиться, но пока безуспешно, предсказывать момент, когда снова провалится туда, в далекие и страшные, но такие манящие времена. Этого момента он боялся и ждал, но предугадать никогда не мог. Попытки связать перемещения во времени с определенными днями лунного календаря или языческими праздниками ни к чему не приводили.
К счастью, случались они лишь тогда, когда Марков находился в приватной обстановке. Совпадение?! Кирилл очень надеялся, что нет, – выпасть из окружающего мира во время спектакля, к которому он так готовился, было бы не только его крахом в качестве актера.
– Опять уплыл в астрал наш дядя Кира! – приговаривал Вадим, покачивая на руках Верочку.
Несмотря на эти неожиданные приступы, Кирилл Марков производил впечатление человека здорового и жизненно активного. Реакция была отменной – совсем недавно он, не глядя, поймал стакан, который Верочка, озорничая, смахнула со стола ручкой. И как ни уверял Марков, что вышло это случайно, Иволгин отказывался верить.
– Это какая-то особая техника, – уверял он. – Вот чему теперь в театрах, оказывается, учат!
– Театр здесь ни при чем. – Марков делал вид, что готов признаться. – Помнишь, Джейн рассказывала про китайских бойцов? Она меня кое-чему обучила – запредельная концентрация открывает сверхспособности! Теперь я и сквозь стены скоро смогу проходить…
– Я об этом думал! – говорил не менее серьезно Вадим. – Главное – не потерять эту запредельную концентрацию в тот момент, когда ты будешь находиться в стене, а не то застрянешь намертво!
– Спасибо, я это учту! – кивал Кирилл.
А Верочка недоуменно смотрела на них и начинала смеяться за компанию, словно понимала прекрасно, в чем тут соль.
В театре же Кирилл познакомился с одним из тех людей, которые самим фактом своего существования в наше время вызывают удивление. Это был мастер фехтования Андрей Михайлович Кваснецкий, происходивший, по его собственному уверению, из старинного польского рода. Он должен был обучить Маркова фехтовальным приемам, которые могли пригодиться в театральной карьере. Оружие в театре было по большей части бутафорским, но даже в таком варианте оно было ближе по весу и конструкции к настоящим клинкам прошлых веков, чем оружие спортсменов. Сам Андрей владел, не вполне легально, парочкой замечательных сабель, ради которых Кирилл как-то заглянул в его холостяцкую квартиру. После тяжелых британских клинков это оружие показалось ему легким, и техника сабельного боя была, разумеется, иной.
Кваснецкий поначалу уделял большое внимание Кириллу, почувствовав в нем, по собственным словам, прирожденного бойца. И был немало удивлен, убедившись, что кое в чем ученик может дать фору учителю. Выяснилось это после одного шуточного поединка. Марков не счел нужным притворяться неумехой и через несколько минут приставил клинок к горлу наставника.
– Странно, – приговаривал Кваснецкий и совсем неаристократично почесывал затылок. – Так говорите, юноша, вы раньше нигде не обучались?.. Да, такое было бы трудно запамятовать, а скрывать от меня правду ведь не имеет никакого смысла, а?
Марков скромно кивнул головой, не мог же он рассказать Кваснецкому, что бывает там, где по холодному оружию узнают благородного человека и от этого оружия зависит уважение, а порой и сама жизнь. Тем не менее кое-чему у Кваснецкого можно было поучиться. Движение на сцене – это не реальный бой, здесь главное, чтобы все выглядело красиво и эффектно. В роли тени Гамлета Маркову не приходилось фехтовать, но он уже понял, что эта роль была только началом его театральной карьеры. А раз так, стоило взять несколько уроков у человека, который знал толк в постановке поединков. По несчастному стечению обстоятельств эти уроки стали их последней встречей с поляком. Кваснецкий работал не только в театрах – иначе бы ему пришлось вскоре продать свои клинки или помереть с голоду. Вскоре он получил приглашение на съемки какого-то исторического «кина», там серьезно повредил позвоночник и осел навсегда в Москве у каких-то родственников.
Однако Кирилл успел научиться у него двигаться красиво и изящно, почти танцуя, и не задевать клинком драгоценный реквизит. Он чувствовал, что театр проникает в его кровь, после удачной премьеры это ощущение стало особенно сильным. «Вот что называется – найти призвание», – думал он. И понимал теперь, почему с таким благоговением отзывался о своей работе отец. Об отце он старался не думать.
В один из осенних дней, еще до известия о гастролях, Кирилл случайно забрел в одну из тихих питерских улочек, которые, казалось, остались неизменными с начала века. Шедший ему навстречу человек – взъерошенный мужичок – нес под мышкой книгу, толстый фолиант в потрепанной черной обложке. Кирилл посмотрел на нее с любопытством. Человек встретился с ним взглядом и, остановившись, поинтересовался, не в курсе ли гражданин, где тут поблизости переплетная мастерская? Марков пожал плечами и выразил по этому поводу дежурное сожаление.
– Ничего, я найду, – шмыгнул носом незнакомец и достал платок, – улица маленькая. А сигаретки у вас не найдется?
Марков похлопал себя по карману и вытащил пачку, презентованную накануне товарищем литератором.
– Боже мой, какой шик! – пробормотал незнакомец, вытаскивая с благоговением сигаретку. – «Лаки страйк»!
Произнесено это было как заклинание – он вы-глядел лет на десять старше Маркова, но в его глазах горел мальчишеский восторг. А Кирилл, в свою очередь, не сводил взгляда с книги, показавшейся ему смутно знакомой.