Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера
Шрифт:
Незаметно пролетели два месяца напряженных и трудоемких съемок. Наступила пора расставания с Потапом. Решили выпустить его на волю – в Тиберданском заповеднике обитало множество медведей.
В дождливый сентябрьский вечер мы отправились в обратный путь – в Ереван.
Долго бежал за караваном удаляющихся машин Потап. Протяжно выл, как нам казалось, прощался со своими маленькими друзьями.
Машина прибавила скорость. Потап отстал, скрылся за поворотом.
В дороге нас застигла гроза. Неистово гремел гром. Дождь лил как из ведра.
Заночевали в маленькой
Утром мы стали свидетелями удивительного зрелища. В кузове грузовика, прижавшись к борту, сидел весь вымокший Потап. Он ночью, в грозу, под проливным дождем пробежал около двадцати километров, разыскал нас, взобрался на грузовик в надежде, что мы сжалимся и заберем его с собой.
Увидев нас, Потап радостно заурчал. Его укоризненный взгляд, словно говорил: «За что вы это так?. . Что я вам сделал плохого?..»
В Ереване Потапа поселили на студии. Несмотря на свою кротость и добродушие, медведь приводил в ужас даже «ушлых» киношников. Пришлось определить его в зоопарк (не помогли слезные уговоры мальчишек).
Потапу было разрешено общаться «на воле» со своими маленькими друзьями. К всеобщему восторгу посетителей зоопарка, медведь многие часы проводил в обществе ребят – иг-
рал в перегонки, боролся с мальчиками, забавлял их нехитрыми трюками…
Простившись с друзьями, Потап «по своей воле» отправлялся в отведенный ему вольер, сопровождаемый завистливыми взглядами его обитателей – местных, низкорослых, «армянских» медведей.
Продолжалось это недолго. Однажды Потап, защищая беднягу-медведя от озверелых «родичей», ввязался в драку. Случилось непоправимое. Злобная, кровожадная, не помнящая родства свора набросилась на Потапа. Тот сражался отважно, по-рыцарски. Однако бой был неравным. Озверелая косматая свора насмерть загрызла нашего доброго друга.
Так печально закончилась эта удивительная история.
* * *
Мартирос Сергеевич Сарьян любезно согласился принять участие в съемках киноочерка об армянских художниках.
– Заодно и попишу, -сказал он. – Где решили снимать?
– В Гарни.
– Ну и отлично. В пять утра жду вас. В Гарни поразительные рассветы. Да, я уговорил поехать с нами…(Мартирос Сергеевич назвал известного художника).
В Гарни успели к восходу.
Первым из машины вылез «известный художник». Прихватив складной мольберт, этюдник, он устремился в горы. Долго метался он со своим «хозяйством», взбирался на отвесные ска-
лы, спускался в ущелье. Устанавливал мольберт, раскрывал этюдник. Щурился. Что-то бормотал себе под нос… И начинал все сначала.
Тем временем Сарьян, не отдаляясь от машины, поглядел вправо от себя. Лицо его расплылось в довольной улыбке. Он без промедления приступил к этюду. Закончив первый, мастер поглядел влево, снова улыбнулся и принялся за второй…
«Известный художник* все еще искал «свою точку».
… Поздно ночью мы возвращались в Ереван (нас пригласили на шашлык). Сарьян вез с собой пять отличных этюдов. Мастер восторженно хвалил натуру, свои этюды, поездку, наше общество, шашлык…
«Известный художник» всю дорогу ворчал. Ему так и не удалось отыскать ту самую – «оптимально выразительную точку».
* * *
Умер армянский художник.
Минае и другие молодые друзья покойного посчитали, что прощальное слово должен написать Сарьян.
… Мартирос Сергеевич долго внимательно рассматривал фотографию художника, словно видел его в первый раз:
– Армянин?! Конечно же – армянин… Глаза «по-армянски» грустные… Умные, красивые глаза…
Сарьян отложил фотографию и стал разбирать папку с рисунками.
– Мартирос Сергеевич! Некролог ждут в редакции, – напомнил мастеру Шаэн Хачатрян.
Сарьян снова стал рассматривать фотографию:
– Видно, добрый был человек… Глаза, глаза-то какие…
Он явно не торопился. Однако натиск молодых был неотразим. Сарьяну пришлось сдаться.
– Набросай текст, – сказал он Шаэну.
Через четверть часа некролог был готов. Сарьяну осталось подписать его. Но не тут то было. Сарьян трижды вслух перечитал текст. И опять… обнаружил в чертах покойного «армянскую грусть».
– Видно, много повидал на своем веку этот человек… Настрадался. Царство ему небесное…
Сарьян неуклюже, «по-детски» хитрил. Присутствующие делали вид, что не замечают этого.
Молчали. Ждали.
Первым заговорил Минае:
– Варпет, в редакции ждут…
Мартирос Сергеевич обреченно вздохнул и… подписал текст.
Минае и Шаэн поспешили к выходу.
Их остановил окрик Сарьяна:
– Стойте! Стойте!. . А вы уверены, что этот человек действительно скончался?. . Может, жив еще?. . А мы торопимся его отпевать…
Он вырвал из рук Минаса некролог и запер его на ключ в ящике письменного стола.
Некролог подписала «группа товарищей».
Сарьян никогда не делал того, чего не хотел.
* * *
По сценарию «Новый дом» (авторское название «Песни первой любви») певец Арсен Варунц уходил из дома. Уходил навсегда. Терял голос. Спивался. Бродяжничал. Побирался…
Кроткая, любящая жена Рузан гнала его от себя, по свидетельству авторов сценария, «мучительно боролась сама с собой», побеждала в себе ту, что послезливее, пожалостливее и… выходила замуж за добропорядочного, «положительного» архитектора Варужана Манучаряна.
Отец Арсена – Тигран Варунц, потомственный каменотес, добрый мудрый старик, что только не делал, чтобы возвратить сына на путь истинный. И так себя вел и этак. Ночами просиживал в ресторане, где сыночек «за стакан вина потешал честную публику».
– Постыдился бы, Арсен… Фамилию нашу позоришь. Ты Варунц, понимаешь, Ва-рунц!. . Предки наши храмы величественные воздвигали, города строили… – говорил он это и еще многое другое подвыпившему сыну. И все напрасно. Зарвавшийся сынок «катился по наклонной плоскости» с головокружительной скоростью, нисколько не задумываясь над тем, что он Ва-рунц!. .